Покемонов день
Шрифт:
У нас с Марией на сегодня была назначена традиционная вторничная встреча. По вторникам ее босс (совсем не такой милый, как мой) ездил на массажи, и она убегала с работы – наверняка чувствуя себя при этом школьницей, прогуливающей урок. Мы могли встречаться только днем. По вечерам в ее квартире регулярно появлялся сын-студент, отличник с губернаторской стипендией, у меня – обычно – была Лора.
Даже если задержусь у Марии, всегда можно схватить такси и успеть к отправлению поезда в два сорок. Так я решил. А если не окажется билетов, буду проситься к проводницам – заглядывать им в глаза, жалобно рассказывать,
Поскольку времени (считала Мария) у нас всегда было немного, она просила меня приходить к ней на сытый желудок. Чтобы не отвлекаться на кормежку. Только секс. Скорый и незамутненный. Мужская вековая мечта.
Голод я переносил плохо. Поэтому честно съел хот-дог.
Дальше путь лежал в обход строительного котлована к новому гипермаркету. Ее окна выходили как раз на бесконечную рифленую крышу торгового храма. Мне предстояло прочавкать через раскисший пустырь, потом пройтись по декоративной плитке перед гипермаркетом, пачкая ее глиной.
Я с трудом прикурил, укрывшись от дождя под еловой лапой, высунувшейся из-за забора стройки.
СКОЛЬКО усилий ушло у меня на то, чтобы выстроить крепость, где я мог бы спокойно царствовать. Я, никому не обязанный, ни от кого не зависящий. Свободный от всех этих паразитирующих друг на друге людей.
Там – они.
Здесь – я.
Справедливо.
Пожалуй, именно в этом месте, отталкиваясь от пафоса последних слов, стоит наконец упомянуть, что время от времени я пишу прозу. Художественную прозу. Выпариваю, так сказать, слова из душевной жижицы. Чаще всего слова эти оседают в моем компьютере незавершенными отрывками. Пока иду к Марии, втянув шею в воротник и пряча сигарету в кулак, вспоминаю последний свой опус.
Я прекрасен
«Я прекрасен!» – и сразу же, как в детстве, когда ликующие руки – скорей, с-скорей – торопятся сорвать дразнящую запинающуюся упаковку с подарка, раздеваюсь и… да, я прекрасен.
Как ласково мышцы перекатываются под кожей, пока я иду.
Пересекаю шлагбаум солнца, опущенный поперек комнаты.
Утро, мир поделен на карликовые государства. Путешествую из одного в другое. Возле камина жара и пахнет вулканами. Пять шагов по сырому пустынному коридору: скрип, пыль, разруха, – захолустная транзитная страна, до которой ни у кого не доходят руки. Перед окном – волна птичьего щебета и янтарный рассветный холод: северный праздник, но я как нелюбопытный турист, который постоит-померзнет, и бегом в свой номер.
А может быть так. Я лежу. Чужой город. Под простыней, до носа натянутой. В кране нет воды, в тумбочке мертвые тараканы вокруг баллончика дихлофоса. Мертвые солдаты вокруг невзятой высоты. Дешевый гостиничный номер – ни за что ни про что убитое пространство. Лежу, слушаю чужую пьянку за стеной. Но даже когда шум – то ли драки то ли соития – прорастает меня насквозь, даже тогда, из последних сил: «Я прекрасен».
Решаюсь!
И на этот раз разоблачаюсь смелее. Одежда – одним махом. Кожа, мясо. Аккуратно тяну за паутину вен. Вынимаю ливер. Кости. И вот наконец – я.
Замрите. Не вспугните, пожалуйста, ведь я нечасто так смело разоблачаюсь. Тихо! Слышите? (Какие еще лютни? Это – я.)
Так и знал. Я всегда знал, что стоит стянуть с себя все это, стоит отбросить лишнее – все лишнее: смертность, обезьяний
И поскольку я прекрасен, спешу окружить, очертить себя прекрасным. Словами прежде всего. Я начинаю сочинять слова. Нанизывать их на тонкие ниточки смысла – или бессмыслицы, по настроению.
Вот так: «В Эдеме пусто. Слышно, как падают яблоки».
Или так: «С утра ворона набросала своей клинописью пару строк на сугробе за кочегаркой. Не забыть перевести».
Можно так: «Начался дождь на реке. Вода робко трогает воду».
Все это я.
Но приходится работать пресс-секретарем.
Семейная фотография в ее спальне
Она открыла с плотоядной улыбкой на лице и фривольно гуляющими полами распахнутого халата. Приблизилась, будто собиралась прижаться, тут же развернулась и пританцовывая пошла в спальню. Вид ее полнеющего сорокалетнего тела неожиданно окатил меня осенней печалью. Я запер дверь и стал раздеваться, усевшись на низкий табурет, а Мария, прислонившись к косяку, красиво остановилась в дверях спальни.
– Брр, от тебя холодом тянет, – сказала она. – Как там моя маман?
– Котят топит, – я аккуратно, чтобы не накидать кусков глины, поставил ботинок на коврик: сын-студент устраивал ей выволочки за любой беспорядок.
– Опять? Сколько раз предлагала – давай стерилизуем кошку. Так нет!
Мария рассматривала свою выставленную за полу халата ногу.
– Не хочет. Говорит, как природой задумано, так пусть и будет.
– Я слышал сегодня, как она мяукала.
– А маман говорит, страдание тоже необходимо. Часть жизни.
– Да, когда топишь котят, без философии не обойтись.
Заметив, что я разулся, она развернулась анфас, уперла локти в дверной проем.
– Милости просим.
В спальне, пока Мария располагалась на кровати, я прошел к окну. С обратной его стороны колыхался серенький тюль дождя. Вдруг показалось невозможным лечь в постель с женщиной, когда за окном такая погода. Нужно быть другим в такую погоду. Маленьким. Целомудренным. Глазастым духом, наблюдающим за хворым осенним небом.
– Маша, – сказал я, еще не зная, как продолжить фразу. – Маша, давай поговорим? Мы никогда не говорим.
Она подползла к моему краю и обхватила меня обеими руками за колено.
– Конечно, обещаю говорить без умолку. Иди.
– Нет, правда. Я как-то не настроен.
– Нет? – она звучала иронично.
– Нет. Точно нет. Извини.
Я обернулся и посмотрел на висящий на стене семейный портрет: Мария с мужем. Поначалу она снимала и прятала за спинку кровати, но я настоял, чтобы портрет оставался на месте. Украдкой от Марии я частенько подмигивал усатому красавцу в форме морского офицера. Сейчас я смотрел открыто. Морской офицер со стены смотрел на меня, не меняя своего бравого выражения. (Вот что мне нравится в нем больше всего: он никогда не теряет лица). На стене этой спальни висел сертификат, подтверждающий мою правоту во всем, что касалось отношения к ячейкам общества. Хотя – как знать – возможно, мне просто нравилось на глазах у морского офицера любить его жену?