Покер с акулой
Шрифт:
– Дурак, – выпалила Юля.
В этот момент к огромному нагревателю подошел Зиновий Павлович и подставил чашку. Послышалось жуткое рыканье. Я посмотрела на аппарат. Сверху на нем горлышком вниз помещалась большая, двадцатиметровая пластиковая бутыль, из нее жидкость попадала в титан. Каждый раз, когда кто-нибудь открывал кран, в бутылке возникал здоровенный пузырь, а следом доносилось омерзительное бульканье, словно кого-то тошнит.
– Не надо пускать при всех, – продолжал веселиться Сережка.
– Урод, – прошипела Юля и пнула муженька ногой.
Но того было не остановить.
– Приличная
– Кретин, – свистела сквозь зубы жена.
Понимая, что супруги сейчас подерутся, я сердито велела:
– Прекратите, вы не дома. Никто не рыгал и не пукал, это бутылка…
– Не знаю, не знаю, – протянул Сережка.
Но тут дверь с треском распахнулась, и на пороге появилась здоровенная бабища, сильно смахивающая на царя-реформатора Петра I. Ну, может, рост чуть-чуть пониже, не два метра, а всего сто девяносто сантиметров, но усы такие же, и круглые глаза бешено блестят. Под рукой она несла довольно плюгавенького мужичонку в огромных грязных дутых сапогах. Именно несла, потому что «дутики» болтались в воздухе. Мужику, очевидно, был знаком подобный способ передвижения, и он не выражал совершенно никакого неудовольствия, апатично выглядывая из-под мощной руки. Так покорно ведет себя наша мопсиха Ада, когда ее тащат купаться. Вначале собака убегает, прячется, забивается под кровать, но как только ее вытащат и возьмут на руки – все, сопротивление прекращается, словно Ада принимает решение не бороться с обстоятельствами.
Похоже, что этого мужика тоже сначала долго гоняли по всем углам.
Бросив ношу на диван, баба сказала неожиданно писклявым голосом:
– Здрассти всем, простите, припозднились, дорога – дрянь. Не асфальт – стекло, машину мотает, еле доползли.
Я подергала носом, ощутила сильный аромат спиртного и поняла, что господин Попов бесповоротно пьян.
– Вы отчаянная женщина, на машине в такой гололед, небось устали за рулем.
– Я не умею водить, – пояснила мадам Попова, – муж был за рулем.
Я во все глаза уставилась на почти заснувшего недомерка. Муж?! Пьяный в лоскуты?! За рулем, в такую погоду?!
Словно почувствовав мое недоумение, госпожа Попова пояснила:
– Он в порядке, как только за баранку садится, сразу трезвый делается.
Прибежавший на шум Зиновий Павлович моментально поволок плохо соображающего мужика в глубь конторы.
– Теперь понятно, почему у них везде гигантские аквариумы, – протянул Сережка.
– Почему? – насторожилась Катя.
– Засовывают в них мордой вниз подобных клиентов, – пояснил парень.
И вновь потекли минуты, но через час стало ясно, что подписывать бумаги невозможно. Несмотря на литр крепчайшего кофе, два порошка алка-зельцер и нашатырный спирт, месье Попов так и не пришел в себя. Приглашенный для скрепления сделки нотариус только крякнул:
– Ну, Зиновий, извини, всегда иду тебе навстречу, не придираюсь, когда паспорт просрочен, но тут! Он же расписаться не сумеет.
– А мы можем провести сделку в машине? – поинтересовался Сережка.
– При чем тут автомобиль? – удивился нотариус, поминутно поправляя съезжающие на нос очки.
– Да жена говорит,
Нотариус гневно фыркнул и решительно произнес:
– Действия откладываются. Завтра в девять снова здесь.
– У меня работа, – робко сказала Катя.
– И у нас, – тихо добавили Михалевы.
– Ничего не знаю, – отрезал нотариус.
Разочарованные, мы вышли на улицу и разбежались в разные стороны: Катя в больницу, Сережка на переговоры, Юлечка сдавать зачет, а я искать педагогический институт, где учились Сорокина и Федина.
Нина дала правильный ориентир. Высокую трубу, сложенную из красного кирпича, я заметила сразу, выйдя из метро. А институт и впрямь находился дверь в дверь с кондитерской фабрикой. Над переулком разливался запах ванили, корицы и свежевыпеченной сдобы, но это было единственное приятное впечатление. В остальном же alma mater будущих педагогов выглядела отвратительно. Кособокое, грязное здание, крашенное уже облупившейся светло-коричневой краской. На первом этаже нестерпимо воняло туалетом, а лестницу, наверное, последний раз мыли в честь 850-летия Москвы. По длинным, кишкообразным коридорам бродили неряшливо одетые девушки – тяжелые ботинки на «тракторной» подметке и вытянутые, бесформенные свитера, свисавшие почти до колен. Впрочем, парочка преподавателей, встреченных на пути, выглядела не лучше – безвозрастные тетки с замороченными лицами.
В учебной части сидела девчонка. Увидав меня, она разулыбалась и бойко спросила:
– Ищете кого?
– Да. Ксению Федину.
Девица нахмурила гладкий лобик и пробормотала:
– Это на каком же курсе?
Я развела руками:
– Понятия не имею.
– Не расстраивайтесь, – хихикнула девушка, – найдем.
Компьютера тут не было. Личные дела хранились по старинке в большом желтом шкафу. Минут десять старательная инспекторша лазила по полкам и наконец удовлетворенно вздохнула:
– Вот она, в отчисленных.
– Можно посмотреть?
Девушка с готовностью протянула скоросшиватель, но потом решила проявить бдительность и поинтересовалась:
– А вам зачем? И вообще, вы кто?
Я посмотрела в ее чистое, наивное, не замутненное никакими мыслями личико и резко ответила:
– Майор Романова из уголовного розыска.
– Ой, – взвизгнула девчонка и беспрекословно отдала папку.
Я начала медленно смотреть бумаги. Анкета, которую заполняют при поступлении абитуриенты, лежала первой. Так – Федина Ксения Ивановна…. родители: Федин Иван Николаевич, скончался в 1990 году, мать Федина Раиса Константиновна, директор фабрики, поселок Селихово.
– Очень странно, – невольно вырвалось у меня.
– Что? – робко поинтересовалась девчонка.
– Когда в вашем вузе приемные экзамены?
– С пятнадцатого по двадцать пятое августа.
– А Федину зачислили в конце сентября, как подобное получилось?
Девица вздохнула и пояснила:
– Она не одна такая.
– Почему?
Инспекторша покосилась на соседний пустой стол и, понизив голос, сообщила:
– Знаете, тут не институт, а богадельня.
– Поясните, пожалуйста.