Поколение оттепели. Воспоминания
Шрифт:
Таблица 3. Социальная стратификация
| Социальная группа | Доля, в % |
|---|---|
| Гуманитарная интеллигенция | 29,4 |
| Инженеры, технические профессии | 19 |
| Студенты | 16,8 |
| Квалифицированные рабочие | 13,5 |
| Неквалифицированные рабочие | 6,6 |
| Квалифицированные служащие | 6,6 |
| Военные | 4,4 |
| Неквалифицированные
| 1,9 |
| Безработные | 1,9 |
Замечу, что причисление конкретных людей к тем или иным социальным группам вызывает определенные трудности. Во-первых, официальная статистика по бывшим заключенным часто дает искаженную информацию. Многие диссиденты не могли продолжать работать по специальности после «профилактических мер» и были вынуждены заниматься гораздо менее квалифицированным трудом. Поэтому, скорее всего, подлинная доля рабочих значительно меньше, чем указано в таблице. В то же время данные показывают, что диссидентское движение поддерживала главным образом интеллигенция, и более всего гуманитарная. Половина диссидентов из поколения, предшествовавшего шестидесятникам, принадлежала к этому слою; среди шестидесятников их было 30 %; в послевоенном поколении — только 10 %. Молодые диссиденты, которые стали активными только в конце 1970-х годов, представляли собой совершенно другую социальную структуру. Можно говорить о маргинализации новых диссидентов, где каждый шестой был занят малоквалифицированным трудом при высшем образовании, что, в свою очередь, указывает на трудности социальной адаптации и относительную депривацию. Это отличие также свидетельствует об определенной качественной грани, отделяющей шестидесятников от других поколений.
Возникновение критически настроенной среды и появление диссидентского движения было тесно связано с развитием нового пространства для социального общения, в результате чего соотношение приватного и публичного заметно изменилось. Различие между публичной и приватной сферами, несомненно, рассматривается как продукт западноевропейского типа социального развития. Эта концепция не может быть просто перенесена на анализ социалистического государства. При коммунистической власти не существовало пространства публичности в классическом понимании этого термина — как политического пространства частных граждан, которые объединяются вне государства (или против него), чтобы привлечь интерес общества к проблемам, касающимся всех, и таким образом пытаются влиять на волю государства и законодательство. Кроме того, дихотомические модели, которые относят все социальные явления либо к публичной, либо к приватной сфере, не подходят для обществ советского типа. Конечно, и в Советском Союзе были разные пространства коммуникации, но они были устроены иначе, нежели в западных обществах.
Формальным пространством публичной коммуникации, характер которого менялся в зависимости от ситуации в стране, но не по функциональной сути, может быть описан как «официальная публичная сфера». Это была сфера, которая регулировалась писаным правом и где табуировано для обсуждения было почти все, что попадало под «право обычая». Все остальное пространство коммуникации регулировалось именно неформальными правилами, складывающимися стихийно. Реальные возможности государства по контролю за коммуникацией вне официальной публичной сферы существенно снижались по мере расширения этого пространства, которое можно назвать «приватно-публичной сферой».
В официальном публичном дискурсе жизнь советских граждан соотносилась с идеализированным «советским образом жизни» — утопией, которая имела минимальное отношение к повседневной жизни. Обсуждение в этой сфере проблем «реальной жизни» допускалось лишь в виде борьбы с «пережитками капитализма». Официальная публичная сфера была надежно отделена от других социальных сфер строго ограниченным набором разрешенных тем и надлежащих интерпретаций. Большинство граждан считали то, что говорилось в официальных СМИ или на собраниях, ритуальными «пустыми словами», не имеющими значения в реальной жизни. Соблюдение границы между официальным публичным и приватно-публичным пространствами было само по себе правилом повседневной жизни советских граждан, поскольку нарушение его могло иметь серьезные последствия. Каждый должен был играть по правилам, соответствующим ситуации, в зависимости от того, находился ли он внутри или за пределами официальной сферы. Этот феномен часто описывался в литературе как двойные стандарты общения и «социальная шизофрения» homo soveticus.
В сталинский период социальная коммуникация в наибольшей
Ситуация стала меняться в середине 1950-х годов, по окончании политики жестоких репрессий и с началом массового жилого строительства, когда у многих граждан появилась отдельная квартира — физическое пространство, сделавшее возможной приватную жизнь в полном смысле этого слова.
С другой стороны, появившаяся возможность оказаться в любое время в приватном пространстве позволила человеку открыть это пространство для других в рамках им самим определяемых границ — приглашать друзей, знакомых и коллег по работе. В новых квартирах стал развиваться новый стиль жизни, характеризовавшийся высокой степенью коммуникабельности. Постепенно возникло множество полуприватных пространств. В данном случае нельзя с уверенностью говорить о «свободе ассоциаций» — важнейшей основе буржуазного общественного строя, тем не менее развивалась сфера, в которой люди не только разговаривали о личных делах, но в которой было место и для политических дискуссий. Постепенно формировалась «приватно-публичная сфера», которая функционировала как промежуточное пространство между официальной публичной и приватной, обеспечивая возможность для развития политических взглядов, не совпадающих с предписанными сверху. В этом приватно-публичном пространстве могло обсуждаться практически все, потому что государственный контроль над ним все более ослабевал. Окончательно сформировалась сфера, регулируемая повседневными правилами, «правом обычая», которая начиналась с легендарных «интеллигентских» кухонь, а позже расширилась до всего пространства повседневной жизни.
Однако это «другое» публичное пространство не следует путать с так называемым вторым обществом, которое часто обсуждается в западной научной литературе о диссидентстве. Приватно-публичная сфера не была единственным пространством для общения. Это была часть повседневной жизни каждого советского гражданина, который за свою жизнь научился четко различать, где, с кем и о чем он может говорить. Но все же это было публичное пространство, в котором могли возникнуть различные субкультуры и альтернативные политические группы, где могли развиваться коммуникативные структуры, благодаря которым на смену изолированному и законспирированному сопротивлению могло прийти квазипубличное протестное движение.
Следующая схема иллюстрирует, как менялось соотношение сфер общения в различные периоды советской истории.
Диаграмма 1. Приватно-публичная сфера в советском обществе
Между приватно-публичной сферой и официальной публичной сферой существовала четкая граница в течение всех послесталинских десятилетий. Вместе с тем «вторая публичная сфера» существенно расширялась по мере ослабления официальной публичной сферы. Поскольку общество не смогло бы функционировать по формальным законам без угрозы подрыва неформальных правил (не менее легитимных в глазах населения), государство было вынуждено закрыть глаза на многие социальные практики, невозможные с точки зрения официальной идеологии. Возникло своего рода негласное соглашение между гражданами и государством о взаимном уважении границы между двумя публичными сферами. Нарушение этой границы не только наказывалось властями, но нередко осуждалось и самими гражданами.
Советские люди, включая шестидесятников, всегда соблюдали эти правила. В рамках приватно-публичной сферы шестидесятники сделали нормальной критику действий государства, что раньше было невозможно даже в приватной сфере из-за высокого риска репрессий. При этом они существенно расширили пространство для дискуссий, не инициированных государством, в том числе и в рамках официальной публичной сферы. Это стало возможным потому, что шестидесятники входили в редакции литературных журналов и в другие культурные институты, а также благодаря поддержке некоторых относительно либеральных функционеров, таких как будущий идеолог «перестройки» Александр Яковлев. Однако успех этих попыток оставался ограниченным.