Покоя не будет
Шрифт:
— Проходи, чего у порога-то встал, — сказала тетя Настя. — Это Лена, ты, небось, и не знаешь ее?
— Рада познакомиться, — Лена тоже протянула Олегу Павловичу руку, маленькую, энергичную, с атласной кожей.
— Максима в магазин командировали, — сообщила Лена. — Скоро вернется, вы проходите в горницу.
В это самое время тихонечко скрипнула дверь, и маленькое существо появилось возле Олега Павловича. Это была девочка лет четырех, в вязаном красном платьице, с бантиком в белых густых волосах. Подошла к матери и спросила:
— Мама, это кто?
— У него спроси, — улыбнулась Лена.
Девчушка подняла на гостя доверчивые
— Ты кто?
— Я Олег.
— А я Иринка. Зачем к нам пришел?
— Повидать твоего папу.
— А меня?
— Ну и тебя тоже.
Девочка обняла мать за ногу и недоверчиво поглядела на Ивина.
Олег Павлович не понимал, что такое с ним творится. Неловкость одолела и скованность откуда-то взялась. Если бы не ободряющий взгляд тети Насти, убежал бы, сославшись на какое-нибудь срочное дело. Однако чудно смотреть на эту девчушку, нет, не просто девушку, а Максимкину дочь, и даже как-то странно было — у нее, махонькой и совсем незнакомой, родные Максимкины глаза. И глаза эти, конечно же, должны все знать про Олега, а вот ничего не знают, именно это-то было странным.
Олега Павловича заставили пройти в горницу, усадили на диван, как дорогого гостя, а он так и не мог обрести уверенности и сидел истуканом на краешке дивана, опустив руки между колен. Наверно, со стороны жалко на него смотреть, и позу принял такую глупую, но что делать? Между тем ему не хотелось показаться Лене неуклюжим и смешным, этаким деревенским недотепой. Иринка осталась с бабушкой на кухне, слышно было ее щебетанье, и Олег Павлович про себя молил, чтоб тетя Настя с Иринкой пришли сюда, тогда бы и неловкость развеялась. Но у них на кухне были свои заботы. Лена задавала ничего не значащие вопросы, он отвечал односложно и видел, что ей тоже неловко. Тогда стал расспрашивать про Магнитку. Лена вроде оживилась. Выросла в Магнитогорске и любила его, но как истая горожанка не упустила случая пожаловаться на городское житье.
— У вас тут хорошо. Тихо. И воздух чистый.
— Воздух у нас чистый, — согласился Олег Павлович и подумал: «Скорее бы Максимка возвращался, что ли?»
— Часто ездите в командировки?
— Всякое бывает.
— Мы живем на третьем этаже, под окнами трамвай ходит, посуда дребезжит в шкафу. Иринку одну боязно отпускать на улицу. У вас тут спокойно. Бегает на улице, и я не боюсь. Уже подружкой обзавелась, соседской девочкой.
— Переезжайте жить к нам.
— Что вы! — улыбнулась она. — Я городская, с тоски помру здесь. У Максима и специальности деревенской нет.
— Научим.
— Спасибо.
«Канатом вас оттуда не вытащишь, — подумал про себя Олег Павлович. — Каждому человеку дано свое. Лихарев в городе захиреет сразу, а Максимкиной жене — никак не прожить здесь. Что ж, все правильно. Только как Максимка? Вырос в селе, приучен был к крестьянской работе, неужели не тоскует по земле?»
В сенках послышались уверенные шаги, и Максимка вырос на пороге — без кепки, с разудалой копной кудрей, в коричневом костюме и белой без галстука рубашке, веселый, свой с головы до пят. Он и не ведал, какой дорогой гость сидит в горнице.
— Ну, бабуся и мамуся, — закричал он с порога, — принимайте свою авоську да проверьте хорошенько — все ли есть! Ты, Иринка, беги ко мне, иначе не скажу, что я купил!
Иринка выдала тайну сразу:
— У
— Какой дядя?
— Олежка пришел, — подсказала тетя Настя.
— Олежка?! — загремел Максимка. — Да где же он, бродяга?! Подайте его сюда!
Олег поднялся навстречу другу, радостно и в то же время застенчиво улыбаясь, — тот Максимка, такой же крикун и задира! Встали друг перед другом, разные, непохожие: один сбитыш, рога быку свернет, кучерявый, красивый; другой щупленький, даже какой-то поджарый, с черными непослушными волосами, с упрямым вихорком на макушке.
— Здорово! — дрогнувшим голосом сказал Максим, протягивая другу руки. Засветился улыбкой и весь, озаренный ею, был до слез родным, свойским, и даже обида зашевелилась в груди — не было рядом целых полтора года, да что полтора года — полтора десятка лет не было рядом, а он так нужен, без него так трудно обойтись!
— Здравствуй, — ответил Олег Павлович, пожимая сразу обе руки, он бы, наверно, кинулся в объятия, если бы не Лена, которая с милой улыбкой наблюдала за друзьями. Олег Павлович застеснялся. Тетя Настя привалилась спиной к перегородке и фартуком вытирала слезы, не таясь. И то, что Олег не кинулся в объятия, Максима чуть обескуражило, он тоже сдержал порыв, и встреча получилась малость натянутой. Но Максим раньше друга оправился от смущения, опять закричал:
— Чего стоите, бабоньки? Разве не знаете, что мужикам в таких случаях требуется? Командуй, Иринка!
— Мы как-нибудь без ее команды управимся, — сказала Лена, и женщины удалились на кухню. Мужчины примостились на диван. Максим положил руку на плечо Ивина, спросил:
— Как живешь, Олежка?
— Так, середка на половинке. Сеем.
— Понятно. Как тебе перестройка? У нас много об этом пересудов, по-разному талдычат. От тебя хочу услышать, тебя это прямо коснулось.
Разговоров о перестройке хватало и на селе, всяких разговоров, и злых тоже. Анекдотов развелось — никогда раньше Олег Павлович не слышал такой уймы анекдотов. Штука эта забавная, иногда улыбочку вызовет, а другой раз так сердце царапнет — до крови. Не сидит же кто-то специально и выдумывает анекдоты, они же рождаются, как грибы, — в неожиданном месте и за одну ночь, их ведь никто не сеет. Если же вдуматься, то они отражают настроение, они и вырастают, собственно, из этого настроения, как грибы из дождя.
— Что же ты молчишь?
— А тебя любопытство распирает?
— Еще бы не распирало? — усмехнулся Максим. — Взяли, понимаешь, отделили крестьянство от рабочего класса и думают, что это хорошо.
— Я, что ли, отделял?
— Откуда я знаю? Может, и ты. Все-таки партийный работник, причастность к этому делу прямую имеешь.
— Меня не спрашивали. Ты зря задираешь.
— Чудак, разве я задираю? Я спрашиваю, понять хочу тебя, давненько по душам не говорили.
— Это верно — давненько. Сразу хочешь меня на самом остром проверить?
— А ты догадливый! Коли боишься на эту тему говорить, могу не спрашивать. Я ж понимаю, не все тебе можно говорить.
— Это почему же?
— Ладно, ладно, не цепляйся, давай отвечай о перестройке.
— Нет, ты погоди. Почему же мне нельзя говорить?
— Ну и репей ты стал, Олежка. В любом деле есть вещи, о которых не с каждым будешь говорить, а в политике тем более.
— А ты разве каждый?
— Ох уцепился, — улыбнулся Максим. — Давай отвечай на вопрос.
— Про перестройку скажу тебе так. Я не в восторге от того, что нас разделили. Понял?