Покров над Троицей. "Аз воздам!"
Шрифт:
Фома скорее почувствовал, чем услышал, обонял звериным, разбойничьим чутьём присутствие чужого духа, а когда открыл глаза и навострил уши — увидел мрачную, склонившуюся над соратником тень и уловил его приглушенный, предсмертный хрип.
Короткий, резкий замах, и засапожный нож врезался в шею врага, заставив завопить от неожиданности и боли. Кацибей вскочил на ноги, на ходу отбрасывая ножны меча и оглядываясь вокруг.
— Господи! Да сколько ж вас тут!
Одного короткого взгляда бывалого воина было достаточно, чтобы понять — дозор обречён. Степняки грамотно окружили, подкрались к спящим ватажникам, набросились разом со всех сторон и давили отчаянное сопротивление застигнутых врасплох сторожей.
Полоснув по спине ближайшего ордынца, сидевшего верхом над распятым под ним ратником, Фома перекатился в сторону, подбил наручем локоть еще одного врага, отмахнулся, с удовлетворением чувствуя податливость разрубленной плоти и слыша стон, повернулся на месте, отбивая поспешные уколы, прыгнул в ноги самому опасному из нападавших, вооруженному сразу двумя кривыми клинками и снизу атаковал степняка, насаживая его на свой меч, словно кролика на вертел.
Оставшиеся в живых соратники Фомы, пользуясь замешательством ордынцев, торопливо похватали оружие, встали спиной к спине, ощетинились мечами и секирами, стремясь только к одному — подороже продать свою жизнь.
— Господи! — закричал Кацибей, шаг за шагом пробиваясь к сигнальному костру и отчаянно отмахиваясь от наседающих степняков, — прости меня, грешного! Забери мою жизнь, но излей милость свою, простри на нас милосердие своё, не дай в осмеяние врагам нашим, чтоб не издевались над нами нечестивцы, не говорили, где же Бог наш, на которого мы уповаем. Помоги, Господи, христианам, славящим имя твое!! Выживу — обитель построю и до конца своих дней буду воздавать благодарность за милость твою и молить о прощении грехов моих!
— Гойда! — взревели ватажники, бросаясь вслед за своим атаманом в смертельную, самоубийственную атаку.
За спинами степняков вспыхнуло, словно вскипело кроваво-красное зарево, высветило силуэты нападавших на фоне сумрачного осеннего неба, полоснуло по глазам сторожей. Фома смежил очи, а когда открыл, взгляду его предстала совершенно иная картина: ордынцы, не пытаясь убить воинов Кацибея, разбегались во все стороны от всадника, поражающего их тяжелым кованым копьем. Прожженный опытный вояка замер на мгновение, засмотревшись на лихой танец возмездия. Оглянувшись назад, он увидел замерших соратников, а его ближний друг, уронив шестопёр, потянул пальцы ко лбу, осеняя себя крестным знамением.
Через несколько мгновений всё было кончено. Нападавшие лежали на земле, а выжившие сторожа сгрудились вокруг атамана, тараща глаза на неожиданных помощников. Второй всадник, держа в руках чадящий факел, появился чуть позже и, не мешкая, бросил огонь на валежник. Сигнальный костёр лениво занялся, затрещал, осветив совсем юные лица спасителей, облаченных не по погоде в легкие льняные сорочицы, отливающие багряным светом от сполохов разгорающегося костра.
— Исполать(*) вам, богатыри русские! — поклонился копьеносец, не покидая седла.
— Гой еси(**), добрый молодец! — ответствовал спасителю Фома. — Кто таков будешь? Кого помянуть мне в здравницах и благодарить за спасение живота и чести нашей?
— Благодари Спасителя. Через него и нам награда будет, — степенно, с достоинством изрек благодетель.
— Добре, — кивнул Фома, оглянувшись на соратников, — век помнить будем, что помогли отбиться и сигнал подать. Делать здесь нам больше нечего. Братьев своих похороним и к московскому князю поскачем. Может что передать ему?
— Передай, что Мамай на Гусин брод пришёл, и одна только ночь между вами, ибо к утру, дойдёт он до Непрядвы, — крикнул через плечо незнакомец, пришпорив коня.
— От кого весточка?- сделал Кацибей еще одну попытку узнать имена таинственных всадников.
— От слуг Христовых, — раздалось сквозь гулкий топот копыт, — главное — не забудь про клятву, Фома! Всё остальное — суета сует…
— Истинно, чудо! — прошептал Кацибей, провожая глазами своих спасителей…(***)
* * *
— Молодец, вовремя ковыль подпалил! — Юрко похлопал Ивашку по плечу, когда дозор остался далеко за спиной, а кони перешли на шаг, — без огня плохо — не видать, где свои, где чужие.
— Ты меня в сечу не взял, — обиженно ответил писарь, — целую седмицу, пока добирались, учил каждый Божий день и с копьем, и с мечом, а как до дела, так один…
— Не кручинься, Иван, — заглянул в глаза спутнику Георгий, — ещё навоюешься. И учился ты не целую седмицу, а всего 7 дней. Крохи… Не держи на меня зла. Беречь я тебя обещался. Кто исполнит наказ игумена, ежели тебя побьют али потопчут? Вот отдашь весточку князю и делай, что хочешь. А пока ты у меня под присмотром… Но ковыль ты запалил знатно! Как полыхнуло, ажно испугался! Пойдём шибче.
* * *
Великому князю московскому Дмитрию Ивановичу в сентябре 1380 года было 30 лет. Всего тридцать, вместивших в себя целую вереницу сражений, интриг, тяжелейших политических кризисов, когда его жизнь, семья и всё государство Российское висело на волоске и стояло в шаге от уничтожения.
Донской обладал удивительным и чрезвычайно редким качеством для правителя. Из всех передряг он выходил, становясь сильнее. После разорительного набега литвинов он начал возведение белокаменного Московского Кремля — неприступной крепости на северо-востоке Русской земли. Теперь московскому князю можно было вести вооруженную борьбу против своих недругов с большей решительностью, имея возможность в случае опасности укрыться за крепкими каменными стенами. Более того, Московский Кремль становился символом могущества столицы Дмитрия Ивановича и его потомков.
Военную кампанию 1380 года князь воспринимал, как удачный момент для попытки завоевания полной государственной независимости. В Орде началась смута. Имперская религия, основанная на поклонении природе, объединившая разные народы в составе Золотой Орды, была порушена ханом Берке 13 лет назад. Новая — мусульманская — вызвала раздоры в стане врагов. Темник Мамай поднял меч на законного хана. Шаткость положения Тохтамыша стала настолько серьезной, что он совершил стратегическую ошибку — призвал русских князей забыть распри и единым войском идти на войну с взбунтовавшимся раскольником.