Покровские ворота (сборник)
Шрифт:
– Константин.
– Вы садитесь, пожалуйста. А книжки положите на пол. Ничего, тут их много. Вам удобно?
Только сейчас Костик увидел, что у хозяина нет ноги. В углу, близ комода, стоял протез, а за топчаном лежал костыль.
– Чем занимаетесь, если не секрет? – осторожно спросил Родион Иванович.
Костик избегал сообщать, что он сотрудник печатного органа, чем прежде необычайно гордился. Опыт его уже научил, что люди, сведя знакомство с газетчиком, сразу же начинают подумывать о том, как использовать этот канал. Поэтому он ответил небрежно:
– Я поступаю в аспирантуру.
Это не было ложью, хотя не было правдой.
– Замечательно! –
– Я историк.
Родион Иванович повторил:
– Замечательно. – И добавил стеснительно: – А я вот пишу.
– Что именно? – поинтересовался Костик.
– Воспоминания и стихи. Но больше – стихи. Воспоминания – это ведь очень долгое дело. А стихи могут иметь быстрый отклик. Они оперативно решают задачу.
«Не стал бы только он их читать, – опасливо подумал Костик. – Вот счастье-то, что я не сказал, где служу».
Родион Иванович словно угадал его мысли.
– Женечка очень мной недовольна. И Зиночка – тоже. Они считают, что из этого ничего не получится. Но я не разделяю такого неверия. Проще всего – опустить руки. Я потому и пишу стихи, что такие настроения у молодежи меня бесконечно огорчают. Кроме того, художественное творчество для меня занятие не случайное. Я мечтал о нем с детских лет. Но не было никаких условий. Мне и школы не удалось закончить. Работа не оставляла времени, очень много уж приходилось, простите вульгарное слово, вкалывать. Сестра – одна, да еще две девочки. Потом, как вы знаете, она умерла. Буквально через какой-то месяц после того, как я вернулся с Великой Отечественной войны. Потом я очень долго лечился, лежал в различных госпиталях. Врачи прилагали большие усилия, чтобы сохранить мою ногу. Я им безмерно благодарен, но, как видите, ничего не вышло. Пришлось перейти на инвалидность. Было от чего приуныть, но я понял, что не имею права. Тем более я всегда был занят, а теперь вот образовался досуг, и я всецело могу себя посвятить любимому и нужному делу. Хотя Женечка с Зиночкой недовольны. Но они со временем все поймут. Я в этом нисколько не сомневаюсь.
Костик слушал его монолог, раздумывал, как лучше ответить. Он уже вспомнил, почему его имя и отчество были у него на слуху. Перед ним сидел бескорыстный поэт, загнавший в угол беднягу Малинича. Чистый сердцем. Не требовавший гонорара.
– Стихи свои я посылал очень часто в периодическую печать, – говорил между тем Родион Иванович. – Но взаимопонимания я не встретил. Люди там знающие и образованные, но форма для них решает все. А я убежден, что в первую очередь надо учитывать содержание. Жаль, что редакторы и консультанты не понимают простых вещей. Конечно, случаются исключения. Вот в нашей газете есть Малинич. Ему моя задача ясна. Но и он упирается в разные мелочи. То моя рифма ему – не в дугу, то у меня размер неверный. Иной раз даже неловко становится. Не тот размер. Вот тоже – беда! Да я в любом сапоге прошагаю, пусть он сваливается, пусть жмет до слез. Выдержу. Была бы нога! Понимаете, вы ногу отдайте, я на любой размер соглашусь. Вот, Костенька, это его ответ. Взгляните. А очень душевный товарищ.
Костик читал свое письмо, подписанное, как обычно, Малиничем. На душе его было и смутно и мутно.
– Все время пишете? – пробормотал он, не поднимая глаз от листка.
– Надо, – вздохнул Родион Иванович. – Надо. Что делать? Это мой долг. – Слово ему показалось громким, и он поправился: – Моя обязанность. – Потом, показав на скопище книг, усмехнулся: – Решил прочитать всех классиков. Вот и сижу с
Голос его звучал убежденно, однако в нем не было одержимости, скорее – недоуменье и боль. На Костика взирали глаза, из которых лилась неправдоподобная и уже запредельная голубизна.
«Да ведь дни его сочтены!» – вдруг понял Костик.
Он сказал:
– Дайте мне ваши стихи. Возможно, удастся их напечатать.
Родион Иванович улыбнулся такой самонадеянности:
– Вам откажут.
– Там увидим. Это моя забота.
Родион Иванович разволновался. Он долго перебирал бумаги, задумывался и громко вздыхал – нелегко ему было сделать выбор. Наконец, измучившись от сомнений, протянул Костику длинный лист с почти графическими письменами. Они были выведены с великим тщанием.
– Вот, – прошелестел он чуть слышно.
– Наберитесь терпения, – сказал Костик. – Я обещаю: они появятся.
У зеленой калитки он чуть помедлил, взглянул на окно на втором этаже. Он представил кровать с закругленными спинками – одна повыше, другая пониже – и Жеку, раскинувшуюся во всю ширину, взахлеб пьющую утренний сон.
«Спи спокойно, дорогая подруга», – подумал он с глухим раздражением.
Костик сидел напротив Малинича, слушал жалобы на судьбу и посматривал через окно на улицу.
Август догуливал последние дни, не догадываясь об этом. Было так же солнечно и безветренно.
Вошел Духовитов, как всегда озабоченный.
– Вот вы где, – сказал он Костику, – вас там ищут. Послужите напоследок газете.
– Совсем напоследок? – спросил Малинич.
– Бросает нас, – сказал Духовитов.
– Вот так, беспощадно? – воскликнул Малинич. – На какой же день назначен ваш старт?
– На первый сентябрьский, – вздохнул Костик.
– Дети – в школу… – пробормотал Духовитов.
– Именно так, – сказал Костик. – Даже не подозреваете, как это точно.
В комнату заглянула Леокадия. Лицо ее было густо напудрено, вот уже два дня ее глаза то и дело были на мокром месте. Она ходила по коридорам редакции нахмуренная и напряженная, всхлипывая через краткие промежутки. С публицисткой вновь случилась история. На сей раз Костик был неповинен, но она тем не менее обжигала молодого коллегу взглядом, исполненным укоризны. И сейчас, увидев его, Леокадия поспешно захлопнула раскрытую дверь.
– Чего хочет от меня эта женщина? – воззвал Костик. – Чем я виноват?
Малинич мрачно пожал плечами.
– Рефлекс, – пробормотал Духовитов. – Вы принесли ей много горя.
– Но сейчас-то?..
– Говорят вам – рефлекс. Паяльников тоже вас проклинает.
История заключалась в том, что Леокадия написала отчет о встрече поэтов-земляков с поэтами близлежащего города. Отчет был написан с большим темпераментом и увенчивался духоподъемной фразой: «Пронизанная чувством ответственности за все происходящее в мире, эта яркая встреча прошла под девизом “поэтом можешь ты не быть…”»