Покровские ворота (сборник)
Шрифт:
– Оно и видно, – согласился Костик. – Он вскорости прославит нацию, как Жолио. Поскольку пишет диссертацию «К вопросу о…».
Костик давно уже осознал, что стихоплетство – дурная привычка, засасывающая, как табак или водка. Пожалуй, даже опасный недуг. Но это странное наваждение поистине было сильнее его. Игра созвучиями была частью игры. Рифмы делали все доступным и одновременно условным.
– К поэзии склонны? – прищурилась Инна.
– В исключительных случаях, – солгал Костик.
– Большой вас ждет успех
– Что еще умеет Виталик?
– Отдыхать.
– Емкое слово, – Костик почувствовал, что Виталик начинает его раздражать. – А книжки ваш Виталик читает?
– Выборочно. Как и газеты. Вы уж простите, я дочь журналиста. Почти профессиональная оскомина.
– Человечество уже не сможет жить без газет, – несколько докторально сказал Костик. – Слишком часто все на свете меняется.
– Все, но не папины прилагательные.
Неожиданно для себя самого Костик обиделся за Пилецкого.
– Матвей Михалыч – не хуже других.
– Но не лучше, – вздохнула Инна.
Они внимательно оглядели друг друга. Первой расхохоталась Инна.
– Когда у тебя свадебный марш? – отсмеявшись, спросил Костик.
– Переход на летнюю форму общения? Давно пора. Выкает, как воспитанный. Относительно марша – там видно будет. Когда Виталика приручу.
– А он упирается?
– Есть немножко. Ученый все-таки. Понимает, что переход в новое качество – это, в сущности, катастрофа. Во всяком случае, ее разновидность. Слушай, а что это ты за столом полез в бутылку?
– По чистой глупости.
– Мне понравилось то, что ты сказал. Наш златоуст чуть не спекся от злости. Он ведь не больно блещет умом.
– Даже не поблескивает, – сказал Костик. – Сечешь. – И добавил с элегическим вздохом: – Просто больно, что мы так поздно встретились.
Инна щелкнула его по носу.
– Найдешь, с кем перебеситься до брака. Говорю же, москвички ждут не дождутся. Неразборчивый южанин для них подарок. Воспламеняется и детонирует от любой зажигалочки. Разве нет? Между прочим, кидаешь ты здесь подружку? Хотела б я на нее посмотреть.
Костик почувствовал, что краснеет.
– Перебьешься, – бормотнул он ворчливо. – Ничего сверхъестественного. Две руки, две ноги.
Мимо них проплыла Любовь Александровна.
– Ну, как дочка? – спросила она на ходу. – Ничего малышка? – И, не дождавшись ответа, направилась к Славину.
– Что ж ты смолк? – усмехнулась Инна. – Я тебе показалась?
– Ничего малышка.
– Две руки, две ноги?
– Именно так.
– И как – две ноги?
– Спроси у Виталика.
– Он уже высказался. Тебя спрашивают.
– Приезжай в столицу. Поговорим.
– Я бы съездила. Мамочка не отпустит.
– Мамочкино слово – закон, я уж вижу. Знал я одну, – такая чувствительная, говоришь с ней, все ждешь, что она зарыдает. И постоянно, на каждом шагу: мамочка меня отругала, мамочка снова меня журит.
– Полсотни ей было? – спросила Инна.
– В этом районе.
– Тогда все ясно. Хотелось побыть крошкой-дочуркой. Отбиться от возраста. А я молоденькая. Ладно, пойду вызволять Виталика. Уж если кто мне сорвет замужество, так это родичи. Очень настырны. На его месте я давно бы слиняла. Гуляй. И довольно на меня пялиться.
Она отошла, и Костик понял, что вечер, в сущности, завершился. Больше уже ничего не будет, что оправдало бы пребывание. Ай да Инночка! И умна и мила, не в мать, не в отца и не в Казимира. Столько лет прожили в одном городе и ни разу не встретились – обидно! Теперь остается лишь улизнуть, по возможности не привлекая внимания.
Рядом Пилецкий, уже захмелевший, пытал Славина:
– Так ты думаешь, с этим Чуйко можно жить?
– Почему бы и нет? – улыбнулся Славин.
– Вот и Павлов сказал Костику, что я нервничаю, что все обойдется.
– Он трижды прав, ты сам себя точишь.
Пилецкий вздохнул с таким облегчением, будто только и ждал этих трезвых слов. «Да здравствует психотерапия» – подумал Костик, глядя на Якова. Лицо Славина выглядело усталым. «Ему выпало терпеливо выслушивать, успокаивать и отпускать грехи. А уж, верно, и он бы не отказался, чтоб однажды кто-то снял с него тяжесть. Нынче вечером он впервые признался, что маленько притомился от всех».
Между тем Пилецкий вдруг обнял Якова.
– Знаешь, я так тебя люблю, – произнес он с чувством, устремив на гостя пьяненький проникновенный взор, – не один день мы знаем друг друга… – Говоря это, он заметил Костика и быстро добавил: – И вас, Костик, я полюбил. Честное слово, мне просто горько, что вы так скоро от нас уезжаете.
Как все сентиментальные люди, Пилецкий был человек настроения и с легкостью преувеличивал значение тех или иных отношений. Сейчас ему искренне казалось, что он отрывает от себя чуть не сына.
– Спасибо вам за тепло и ласку, – ответил Костик. – Чудесный вечер.
Пилецкий растроганно шмыгнул носом.
«Похоже, сейчас он пустит слезу», – опасливо подумал Костик. В голове подозрительно гудело. Видимо, вдоволь хлебнул веселья. Костик тихо скользнул в прихожую.
Мир и спокойствие позднего лета были взорваны скандальным событием, в основе своей весьма патетическим. Двое популярных людей схватились в извечной борьбе за женщину. Речь шла об Эдике, Абульфасе и, само собой, о роковой Людмиле, которая, став героиней драмы, также приобрела известность. Люди, ранее не бывавшие в скромном клубе автодорожников, стали частенько туда наведываться, чтоб украдкой на нее посмотреть. Прекрасная официантка с достоинством несла на пышных своих плечах бремя обрушившейся на нее славы.