Покушение на Россию

Кара-Мурза Сергей Георгиевич

Знаю, что бывал я и жаден, и несправедлив, обижал людей и сам обижался, но когда я сейчас думаю, как объяснить, что такое был Советский Союз, я вспоминаю, как кормили меня незнакомые люди.

Кстати, тогда же я познакомился и с рыночной экономикой, которой якобы у нас не было, как и сострадания. Часть хлеба, который мы получали, мать нарезала ломтиками, мазала лярдом, а я шел на рынок и продавал эти бутерброды и кое-что из вещей. Мне было четыре года, но я был удачливым коммерсантом, хотя и не акулой бизнеса. Акул на тех рынках не было. Много было раненых солдат на костылях — они поправлялись после госпиталя, прежде чем поехать домой. На рынке они покупали кружку молока и кусок хлеба и ели молча и

неторопливо. И любовь, которой окружал их весь рынок, казалась каким-то особым видом энергии, силовые линии этого поля были почти осязаемы. Тогда я, конечно, ничего этого не думал — это я сейчас пытаюсь передать мои детские, по сути, биологические ощущения. Но если бы меня сегодня спросили, в чем для меня образ русского человека, я бы назвал именно это — раненый солдат на том рынке, с кружкой молока и куском черного хлеба, в этом энергетическом поле любви. И суть религиозности для меня — не в сутане или рясе, а в том, как этот солдат пил молоко и держал хлеб.

Так что война осветила мою жизнь, как и жизнь все-таки подавляющего большинства населения, не выстрелами и ужасами зрелища смерти, а особым всеобщим душевным состоянием. Оно не появилось в результате войны, оно ею лишь проявилось.

В ту войну в жизнь вошло мое поколение, но тогда воевали наши отцы, и они нас защитили. За последние 15 лет мое поколение проиграло большую кампанию в своей войне. Чуть было вообще страну не сдало. Но зацепились на пятачке. Пока есть силы, надо помочь молодым, им придется выгрызать нашу землю обратно.

Апрель 2001 г.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ СМУТНОЕ ВРЕМЯ

Церковь и мировой жандарм

В начале апреля с.г. я по просьбе Московской Патриархии участвовал в семинаре Всемирного Совета Церквей (ВСЦ) на тему «Этика гуманитарной интервенции». Я сопровождал о. Всеволода Чаплина из Патриархии. Он взял на себя выступления по богословской теме, а я — по культуре и политике. Этот семинар дал много пищи для размышлений. Хотел я сразу написать о нем для «Русского дома», но решил, что лучше пусть уляжется. Сейчас из ВСЦ прислали материалы, и я вижу все яснее. В те три дня дебатов такое было напряжение, что и вспомнить ход разговора было трудно, все нюансы как будто стерлись из памяти, остались лишь самые сильные, потрясавшие меня вещи. Сегодня могу изложить спокойно.

В чем суть? Все мы видим, что после уничтожения СССР мир быстро меняется. Запад лихорадочно строит «новый мировой порядок». Суть его в том, чтобы разрушить те принципы мироустройства и международных отношений, которые возникли после Второй мировой войны и гарантировались равновесием сил между двумя системами. Основой права, на котором стоял мир, был принцип суверенитета государств и невмешательства в их внутренние дела. Атака на этот принцип сейчас идет по многим направлениям, но самый радикальный шаг состоит в провозглашении права на «гуманитарную интервенцию», то есть права на военную интервенцию в страны, где нарушаются некоторые якобы высшие гуманистические принципы («права человека»).

Международное право предусматривало возможность использования силы против страны-агрессора или для восстановления мира, но при жестком условии — только по решению Совета Безопасности ООН. А оно должно приниматься всеми его постоянными членами, каждый из них имеет право вето. Поэтому посылка войск по решению ООН была крайней мерой и применялась только в очевидных случаях. В «однополярном» мире, который спешит устроить Запад, роль судьи, жандарма и даже палача возлагается на США.

Уже когда Горбачев сдавал СССР, США начали запускать пробные шары. Так в 1989 г. они совершили военное нападение на Панаму, в ходе которого погибло 7 тыс. мирных жителей. Предлог был нелепым — они хотели арестовать президента Панамы по подозрению в том, что он торгует наркотиками. Потом были еще пробы («война в Заливе»), но главным испытанием была агрессия против Югославии, на которую ООН не дала согласия. Теперь это демонстративное пренебрежение правом хотят закрепить в новых нормах, а значит, надо подготовить мировое общественное мнение. А для этого важно получить одобрение Церкви. Отсюда и инициатива ВСЦ, в который входит и Русская Православная Церковь. На семинар созвали 26 деятелей церкви всех континентов и нескольких ученых, а также видных лиц из ООН и гуманитарных организаций.

Я, беседуя со священниками из ряда стран, спрашивал, в чем они видят смысл этой акции. Все они отвечали одинаково: правящие круги Запада нуждаются в том, чтобы церкви одобрили право на «гуманитарную интервенцию», а духовенство объяснило это пастве. Для этого ВСЦ должен выработать и принять большой документ, целую доктрину, из которого должны исходить священники в своих проповедях. На семинаре главные церкви, входящие в ВСЦ (то есть протестантские и Православная), изложат свои точки зрения и попытаются найти компромисс. Так оно и было.

Понятно, что позиция о. Чаплина, который исходил из догматов Православия, и моя, вытекающая из принципов нашей культуры и современных научных представлений, полностью совпали. На мой взгляд, о. Чаплин блестяще обосновал неприемлемость интервенций с точки зрения Православия. Я его пересказывать не буду, да и не сумею. Я лучше расскажу о тех идеях, которые высказывали протестанты, и о том типе мышления, который они обнаружили. Мы плохо это представляем, а ведь они — влиятельная часть западного общества.

Многое меня в них поразило, и впечатления возникли сложные. Пропасть между моими и их представлениями о человеке и обществе оказалась гораздо глубже, чем я предполагал из чтения литературы. Когда я говорил вещи, которые мне казались абсолютно очевидными, так что мы в России никогда их в слух и не высказываем, они глядели на меня с изумлением и напряженно старались понять. Похоже, они просто не верили своим ушам. Напротив, когда я слушал многие их рассуждения, мне они поначалу казались уловками хитрых политиканов — не могут же люди так думать!

Первое, что поражало, это полная безрелигиозность рассуждений их священников и богословов. Видно было, что они привыкли свободно отделять вопросы религии от всех других проблем бытия и от политики. У нас, в атеистическом СССР, любой спор по крупному вопросу, даже на кухне, включал в себя, более или менее явно, критерии совести, за которыми стояло Евангелие. Неважно, осознавали мы это или нет, но Божье слово витало над нами, и спор сводился к тому, чтобы правильно его понять. Здесь же передо мной сидели деятели церкви, но говорили они, как инженеры. Исходили из набора сугубо рациональных, лишенных святости понятий, и составляли из них теоремы. И я, человек из науки, вынужден был им доказывать, что из этих теорем они незаконно исключили ту или иную иррациональную компоненту, которая связана с проблемой святости, и потому теоремы сформулированы неверно. Причем неверно в принципе, независимо от последующих ошибок или нарушений.

Они, например, во всей доктрине «гуманитарной интервенции» исходили из того, что жизнь индивидуума якобы есть высшая, абсолютная ценность. О. Чаплин на пленарных заседаниях раза три или четыре объяснял, что вся эта доктрина ложна с точки зрения христианства — важнее спасение души, чем земной жизни. Я привлекал земной опыт: человек возник из животного мира, когда в нем зародилась нравственность, совесть, способность жертвовать своей жизнью ради чего-то более ценного (спасения близких, своей Родины, своих идей и т.д.).