Шрифт:
Кто-то шепчет и смеётся
Сквозь лазоревый туман.
Только мне в тиши взгрустнётся
Снова смех из милых стран!
Снова шопот – и в шептаньи
Чья-то ласка, как во сне,
В чьём-то женственном дыханьи,
Видно, вечно радость мне!
Пошепчи, посмейся, милый,
Милый образ, нежный сон;
Ты нездешней, видно, силой
Наделён и окрылён.
20 мая 1901
Александр Блок
Парочка молодых французов, держась за руки, убегают от липкого голоса, расталкивая прохожих на своем пути. Они задыхаются от смеха, а ноги, перебирая скользкие камни на мостовой, несут их к самому тёмному переулку, какой только можно было
Но суть увиденного от этого нисколько не изменилась. Парень с девушкой и преследующий их толстяк скрылись за следующим поворотом, никому ничего не объяснив. Праздный народ погудел и забыл об этом.
Жане смеётся, а он вторит ей вслед. Лицо у нее мокрое и раскрасневшееся. Глаза широко открыты. Светлые локоны слиплись у кончиков и изящными золотыми завитками украшают её горячие щеки. Поль считает сестру прекрасной. Но, в то же время, понимает, что если она сейчас-же не прекратит этот дикий, дионисийский смех, от которого силы таяли, как мороженое, в этот майский двадцать седьмой день по Юлианскому календарю, то он попросту закинет её в то же мгновение себе на плечи и прыгнет с ней в этот жирный, от ядовитого блеска, искрящийся канал. А что дальше? Да и какая разница! Поплывут. Только бы подальше от этого тонкого, как у девушки, пронзительного истеричного голоса плывущего за ними, как неотвратимое грозовое облако. Рубашка выбилась из-под кожаного ремня и мелькает в ночи алым треугольником на талии. Руки точно крылья аиста, слишком длинные и неловкие для побега от обязательства данного в шутку.
– Как же хорошо, что мы в кедах, Поль, – смеётся звонким контральто Жане. – может, и выкрутимся как-нибудь, а?
– Просто молчи. Умоляю тебя. Я не могу смеяться и убегать одновременно, – кричит ей Поль в ответ. – Давай в любую подворотню. Черё побери этого пузатого клоуна!
Они кое-как осилили мост и вылетели на набережную Обводного канала, где длинными вереницами уходили в черничную ночь горящие хвостовые огни запертых в пробке машин. Тротуары были плотно забиты гуляющими людьми.
– Куда теперь? – спрашивает задыхающаяся сестра. Она держится за сведенный от смеха судорогой живот и оглядывается по сторонам. Развилка на набережной предлагала три пути отступления, но ни одного варианта для решения проблемы с настырным толстяком.
– Точно в канал, – застонал Поль и весь сегодняшний ужин затянулся в желудке морским узлом.
– Остановитесь! Я призываю вас к смирению. Как же вы не понимаете, что сделка не может быть разорвана в одностороннем порядке с вашей стороны! – тонкий голос позади набухал, подобно грозовому облаку. В унисон его словам протяжно урчал перегретый двигатель мотороллера.
– Только не оборачивайся, – сопела Жанет, – только не это. Мы превратимся в соляные столпы, братишка, если обернемся.
Поль и не думал прерывать свой постыдный, но вынужденный бег. Он вдруг сам того не осознавая вдруг заметил, что они с сестрой были снова в движении, решив преодолеть пробки путем пересечения проспекта по кривой. То-есть, идти напролом.
– Будем прятаться где-нибудь во дворах, – кричал Поль сестре. – он не осилит.
Дождик в это время как-будто усилился. Мелкая, колючая морось перерастала в лёгкую весеннюю дождевую негу. Запахло отсыревшей штукатуркой, прелыми листьями и едким прогорклым костром. За глубоким горизонтом сверкнули корни первых ярко-синих трещин и, через миг, гром раскатисто и гулко ударил в стены клубящихся туч. Мокрые его пальцы скользили в её тонких ладонях. Длинные и волнистые, как у сестры, светло-соломенные волосы ниспадали на лицо и ему приходилось свободной рукой периодически смахивать их вверх, освобождая простор для видимости. Он действительно старался уберечь себя и сестру от того морального костра который мог бы их ожидать впереди, если бы не побег. Авантюры, в которую их пытался втянуть карикатурный бес, стоило избежать любым путем. Даже самым отчаянным. Он чувствовал ответственность за Жане и, наверное, не столько переживал из братской солидарности, сколько в подражании своему величественному отцу, брал на себя ответственность за всех окружающих в зоне доступа. Ведь отец до сих пор был для Поля своего рода богом. И кто, как не он, собственной персоной, может осуждать и править, поощрять и журить, миловать и дарить волю. Ему ни в коем случае больше нельзя допустить того, что чуть не случилось, хотя бы и в шутку, на прошлой неделе. Сделке конец!
Светофоры загорелись красными растекающимися кляксами.
Безликие водители сигналили клаксонами и мигали фарами, когда пара ловко перепрыгивала с капота на капот, залезая на крыши и скатываясь на мокрых попах по лобовым стеклам так ловко и умело, что, казалось, ничем иным брат с сестрой все это время не занимались, кроме как совершенствовались в изящном паркуре по дорогим европейским седанам.
Где-то на противоположном берегу канала, за Петроградским мостом, грохнула в небо артиллерийская канонада праздничного салюта и фиолетовые, лиловые, жёлтые, зелёные брызги на горизонте окрасили речные воды Малой Невки дрожащими, растекающимися маслами. Воздух был густой и плотный и брюхо беременных грозой клубящихся туч над головой вдруг осветила яркая молния.
– Паранойя! Это все ваша паранойя и классический страх перед чем-то новым. Остановитесь вы уже, в самом деле. Что вы творите, глупцы? Давайте всё обсудим. Мы же взрослые люди, в конце концов! – настигал с противоположной стороны набережной теперь густой, как сметана, бас толстяка. Его огромная фигура стояла на перекрёстке, то и дело, в какой-то наивной нерешительности, пытаясь вырулить свой маленький, бежевый мотороллер поперек транспортному движению. И как только машины двигались с места, он поворачивал обратно на брусчатый бульвар и грозил им вслед сжатым кулаком. Не шедшие на компромисс уже скрылись за серебристой завесой майского дождя на противоположной стороне Обводного канала.
Конец ознакомительного фрагмента.