Полая игла

Леблан Морис

— Вы так уверены, что мне все известно?

— Уверен, и вы это знаете: день за днем, час за часом следил я за ходом ваших мыслей и за тем, как продвигается следствие. В тот самый момент, когда Бреду напал на вас, вы уже собирались все сказать. И лишь беспокойство об отце заставило вас впоследствии отложить свои разоблачения. Но теперь вы дали слово опубликовать их вот в этой газете. Статья готова. Через час она будет набрана. А завтра появится в печати.

— Это верно.

Люпен поднялся и рубанул рукой воздух.

— Ее не напечатают! —

выкрикнул он.

— Напечатают, — так же резко выпрямился Ботреле.

И вот оба противника оказались лицом к лицу. Мне показалось, столкнулись две силы, как если бы они схватились врукопашную. Новая энергия озарила черты Ботреле. Как от искры, загорелись в нем неизведанные доселе чувства: отвага, самолюбие, воля к борьбе, опьянение опасностью.

А во взгляде Люпена сверкала радость дуэлянта, наконец скрестившего меч со злейшим врагом.

— Статья отдана в набор?

— Нет еще.

— У вас она… с собой?

— Э, я не так глуп! Она уже в надежных руках.

— Где же?

— У одного из редакторов в двойном конверте. Если в полночь меня еще не будет в редакции, он сам отдаст ее в печать.

— Прохвост! — процедил Люпен сквозь зубы. — Все предусмотрел!

Гнев его вскипал, он уже не сдерживался.

Тут Ботреле, в свою очередь, опьяненный успехом, насмешливо расхохотался.

— А ну-ка умолкни, сопляк! — выкрикнул Люпен. — Ты что, не знаешь, с кем имеешь дело? Да если я захочу… Надо же, он еще смеется!

Сгустилась тяжелая тишина. Люпен приблизился к Ботреле и, глядя ему прямо в глаза, тихо произнес:

— Ты побежишь сейчас в «Гран Журналь»…

— Нет.

— Изорвешь в клочья свою статью.

— Нет.

— Зайдешь к главному редактору.

— Нет.

— Скажешь ему, что ошибся.

— Нет.

— И напишешь другую заметку, где будешь придерживаться официальной версии по делу в Амбрюмези, версии, принятой всеми.

— Нет.

Люпен схватил с моего стола железную линейку и легко переломил ее пополам. Чудовищно бледный, он стер капли пота, выступившие на лбу. Никогда еще его воля не встречала сопротивления. Он буквально обезумел от упорства этого мальчишки.

Сжав железной хваткой плечи Ботреле, Люпен отчеканил:

— Ты все это сделаешь, Ботреле, ты скажешь, что получил неопровержимые доказательства моей смерти, что это непреложный факт. Ты скажешь так потому, что я этого хочу, потому, что нужно, чтобы поверили в мою смерть. Ты скажешь так еще и потому, что если нет…

— Если нет, то что?

— Этой же ночью исчезнет твой отец, как исчезли раньше Ганимар и Херлок Шолмс.

Ботреле улыбнулся.

— Не смейся… Отвечай.

— Отвечу, что хотя мне и крайне неприятно вас огорчать, но я дал слово все рассказать и сдержу его.

— Расскажи то, что я тебе велел.

— Я расскажу то, что соответствует истине! — горячо воскликнул Ботреле. — Вам этого не понять, не понять радости, нет, скорее, потребности рассказать то, что на самом деле, и рассказать во всеуслышание!

Истина здесь, она созрела в моем мозгу и как есть, без прикрас, появится на свет во что бы то ни стало. Статья выйдет в таком виде, как я ее написал. Все узнают, что Люпен жив, узнают и причину, по которой он делал вид, что умер. Словом, узнают обо всем. — И спокойно добавил: — А мой отец не исчезнет.

Оба снова замолчали, сверля друг друга глазами. Начеку, каждый пристально следил за противником. Мечи обнажены. Наступила тишина, предвещающая смертельный удар. Кто же нанесет его?

Люпен прошипел:

— Сегодня же, в три часа ночи, если только я не отменю приказ, двое моих людей проникнут в комнату твоего отца и силой заставят его следовать за ними туда, где уже содержатся Ганимар и Херлок Шолмс.

Взрыв смеха был ему ответом.

— Чудак, да разве ты еще не понял, — воскликнул Ботреле, — что я тоже принял кое-какие меры предосторожности? Не думаешь ли ты, что я настолько наивен, чтобы, как последний глупец, отпустить отца одного домой, в глухую деревню?

О, какой приятный, чуть ироничный смех был у этого молодого человека. Он стал смеяться как-то по-новому, по-люпеновски! И это дерзкое тыканье, разом поставившее его на одну доску с противником! Ботреле продолжал:

— Видишь ли, Люпен, ты очень ошибаешься, полагая, что все твои ходы непогрешимы. Объявил себя побежденным! Ловко! А сам убежден, что всегда в конце концов одержишь верх! Но забываешь при этом, что у других тоже могут быть свои хитрости. Моя уловка довольно проста, дружок.

Как приятно было его слушать! Засунув руки в карманы, он непринужденно принялся расхаживать по комнате, задорно поглядывая на Люпена, как ребенок, поддразнивающий свирепого льва. В тот миг, казалось, он мстит великому искателю приключений самой страшной местью за все жертвы, что попадались когда-либо на его пути.

— Люпен, отец мой не в Савойе. Он на другом конце Франции, в центре большого города, под охраной двадцати моих друзей, которым я велел не спускать с него глаз до самого окончания нашего поединка. Хочешь узнать где? В Шербуре, на квартире одного из служащих военного порта, слышишь, военного, который ночью закрыт, а днем туда можно проникнуть, лишь получив специальное разрешение и к тому же в сопровождении гида.

Он остановился напротив Люпена и вызывающе поглядел на него, как мальчишка, что, высунув язык, дразнит товарища.

— Ну, что ты на это скажешь, мэтр?

Вот уже несколько минут Люпен не двигался с места. Ни один мускул не дрогнул на его лице. О чем он думал? На что собирался решиться? Хорошо зная его болезненное самолюбие, я понимал, что для него возможен лишь один выход: немедленно окончательно и бесповоротно повергнуть своего соперника ниц. Пальцы его судорожно сжались. На мгновение мне показалось, что вот сейчас он кинется на Ботреле и придушит его. А тот повторил свой вопрос:

— Что же ты на это скажешь, мэтр?