Полдень, XXI век (апрель 2011)
Шрифт:
В голову приходит бредовая мысль.
– А сегодня вы будете еще играть? – спрашиваю у Инги.
– Ага, – девочка энергично кивает.
– Хочешь, я научу тебя играть в войнушку?
Достаю глокк и протягиваю его девочке. Почему я чувствую себя в этот момент последним мерзавцем? Наверное, потому что сумел остаться человеком. Не иначе.
Наталья Анискова, Майк Гелприн
Однажды в Одессе
Рассказ
Страшным выдался год тысяча девятьсот восемнадцатый
Кровью измарала Россию война, мертвечиной выстелила. Раздорная война, несправедливая. Гражданская.
На кремлёвском троне волдырём гнойным вспух Нестор Махно – самодержец, Батька Всея Руси. Одутловатый, грузный, наглый. Анархист. Узурпатор.
Гуляли Батькины хлопцы с размахом. Грабили, насиловали, резали. С боем брали города. Жгли сёла. Расстреливали. Шашками пластали. На севере хлестались в конных лавах с красными бандами Ульянова-Ленина. На западе отжимали к Дону, добивали франтоватых добровольцев Деникина. На востоке гнали за Урал Колчака и Каппеля. А на юге… на юге всё было кончено.
Южные города один за другим пали под копыта махновских коней. Бабьим воем зашёлся отданный на три дня на разграбление Новороссийск. Кровью умылся и захлебнулся в ней Екатеринодар. Сотнями, тысячами сколачивали гробы в Геленджике и Анапе. А в Одессе…
А в Одессе сидел Лёва Задов. Наместник Батькин, градоначальник. Хорошо сидел, прочно, уверенно. Кривя страшную, одутловатую от пьянства рожу, брезгливо подписывал расстрельные приказы. Жрал от пуза и надсадно хрипел, мучая девочек, которых таскали ему с Пересыпи и Молдаванки.
Мазурики, уркаганы, домушники, фармазоны и марвихеры стекались подЛёвино крыло со всех городов и весей. Хорошо жилось лихим людям в Одессе, вольготно, сладко. Зашёл с бубнового марьяжа, и пей, гуляй, рванина, нет больше законов, нет кичманов, нет городовых и околоточных.
С уголовниками Лёва ладил. Хотя и не со всеми. С форточниками, клюквенниками, мойщиками, щипачами – да, с дорогой душой. Если ты разбойник, насильник, убивец, то ты свой, в доску. Даже если простой жиган. Только не контрабандист. Контрабандистов Задов не жаловал и полагал запускающими руку в карман. В его карман, в собственный.
Впрочем, контрабандистов никогда не жаловали. Ни при какой власти. При безвластии тоже.
Ранним утром, когда на Молдаванке уже закрылся последний шалман и оборвалась азартная игра на барбутах, прошёл по Мясоедовской тёртый человек Моня Перельмутер по кличке Цимес. Был Моня низкоросл, коренаст, по-коршуньи носат и мелким бесом кучеряв. Ещё он был молчалив, неприветлив и небрит. А ещё Моню Цимеса знали. Те знали, кому надо. И были те, кто надо, людьми сплошь серьёзными, обстоятельными и со средствами.
Одолев Мясоедовскую, свернул Моня на Разумовскую. Упрятав поросшие буйным волосом кулаки в карманы и надвинув на глаза кепку, миновал два квартала. Быстро оглянулся, прошил улицу
Здесь Моню ждали, здесь был он, несмотря на неприветливость и угрюмость, гостем желанным, потому что имел с обитателями двора дело. И было это дело прибыльным, а значит, угодным богу и для людей полезным.
– Това» г? – коротко осведомился заросший бородой по самые глаза сухопарый мужчина в чёрном потёртом лапсердаке со свисающими из-под полы молитвенными верёвками.
Моня молча кивнул.
– Это хо» ошо, – одобрил наличие товара бородатый. – И хде он?
Моня так же молча указал пальцем вниз. Жест означал, что товар в надёжном месте, под землёй, в катакомбах.
– Това» г нужен завт» га, – деловито сообщил бородатый. – Возьму сколько есть. Под «гасчёт.
Моня опять кивнул. Звали бородатого Рутвим Кацнельсон, с Моней он работал не первый год. И раз сказал «под расчёт», то расчёт будет, можно не сомневаться. Впрочем, можно было не сомневаться, окажись на месте Рувима любой другой, кто Моню Цимеса знал. Потому что не рассчитаться с ним было делом не только рисковым, но и смертельно опасным, а значит, глупым и для здоровья не полезным.
– Есть одно дело, – понизив голос, сообщил бородатый Рувим. – Не очень коше» гное.
Моня вопросительно поднял брови. Некошерные дела были его специальностью, так что Рувим мог бы об очевидных вещах и не упоминать.
– Деньги хо» гошие, – изучающе глядя Моне в глаза, сказал Кацнельсон. – Очень хо» гошие деньги, чтоб я так жил. Се» гьёзные люди платят.
– Шо за дело и сколько платят? – подал, наконец, голос Моня. О серьёзных людях он спрашивать не стал: кто именно платит, его не интересовало.
– Догово» гимся, – бормотнул Кацнельсон. – А дело такое: надо сплавать до Ту» гции и об» гатно. По» гожняком, без това» га.
– Шо за цимес плыть без товара?
– Надо отвезти туда кое-кого. На бе» гегу вас вст» гетят наши люди. Заплатят золотом, а задаток, если уда» шм по «гукам, я вам впе» гёд уплачу. Есть, п» гавда, сложности.
– Шо за сложности? – нахмурился Моня. Сложностей он не любил, особенно лишних, тех, без которых можно обойтись.
– Для таких па» гней, как вы, – пустяки, дай вам бог здо» говья. В общем, ночью делать надо. И поцам этого шмака не попадаться. Иначе…
Рувим не договорил. Что «иначе», было понятно без слов. Шмаком называл он градоначальника Льва Николаевича Задова, а поцами – отирающуюся вокруг Лёвы вооружённую банду.
– Я поговорю с компаньонами, – поразмыслив с минуту, сказал Моня. – Завтра дам тебе знать за этот цимес.
Он повернулся и, не прощаясь, двинулся прочь. Выбрался на Разумовскую, глядя себе под ноги, побрёл по ней в сторону Большой Арнаутской.
– Эй, гляди, жидок, – услышал Моня хрипатый голос за спиной. – А ну, ходи сюда до нас, жидок.