Полдень, XXI век (декабрь 2012)
Шрифт:
– Бог мой! Того вербовщика, наверное, уже повесили за нарушение долга… Так какого же беса вас вообще сюда понесло, юноша? Только не втюхивайте мне про «почетный и добровольный долг», ладно? Наслушался уже – вот, ахать-охать-цокать устал. Вы же не вербовочных объявлений начитались, типа этих… Где «…сироты предпочтительны»? За что тиранил несчастного инвалида?
– Родители скончались, сэр. Отец отдал себя на органы, чтобы взамен вылечить мать, но она все равно потом умерла. В доме две маленькие сестры и младший брат, больной… А у меня органы не берут, потому что я признан генетически…
– Понятно. Полное пожизненное
– На «Эрликонах», сэр… Оператор наведения.
– Ну, это хорошее место. Под ракеты лезть не надо, под воду тоже. Если ядерные боеголовки у дичи не сработают – никакой опасности. Делай, что сможешь, и Господь нас не оставит… Мексиканец, вылезай, мы просто болтаем!
– Есть, капитан, сэр!.. Ей-богу, есть! – Тощий, смуглый, покрытый старыми зарубцованными ожогами Мексиканец (которого все на Охотнике так и звали «Мексиканец», потому что после контузии он забыл свое имя, жетон потерял, документы его сгорели прямо на нем вместе с формой морского пехотинца, а на мексиканца он был просто похож. Хотели, конечно, прозвать Фредди Крюгер, но один Крюгер на «Баловне» уже имелся – Мастер-механик с того самого погибшего довоенного сухогруза, который водил некогда Йенссен), как был, в наушниках с болтающимся шнуром, перескочил комингс люка.
– Капитан, сэр! Устойчивая слабая отметка на пассивной прослушке! Дистанция, предположительно, три мили, глубина порядка ста шестидесяти, курс норд-норд-ост, скорость около пяти узлов! Зафиксировал дважды и подтвердил… Сэр…
Мексиканец щурился из-под ладони от солнца на пологих волнах, глазам его было больно после сумрака в рубке гидроакустиков.
Юнга затаил дыхание.
– …Не кит, надеюсь?
Безумный Йенссен спросил «про кита» в точности, как должен был это сделать Настоящий Капитан: полуобернувшись к акустику, выждав секундную паузу, а потом пыхнув трубочкой и приподняв иронически густую седую бровь. Вопрос «про кита» традиционен на всех Охотниках. Кто был автор, и почему прижилось, было забыто уже давно. Но произносилась фраза всякий раз истово, как «Ни пуха, ни пера», или как «Спаси, Господи». Капитан, опустивший «про кита», рисковал навлечь неудачи на себя, на свой корабль и на весь экипаж Охотника, которому удача-то, как раз, ох, как нужна.
– Нет, сэр, шум совсем другой! Кит в пути не шепчет, а тут явно подавление… С вашего позволения, сэр… – Мексиканец канул обратно в люк. После контузии он шуток не понимал и всегда был очень серьезен.
– Не упустите его, Мексиканец, – попросил вослед ему Капитан Йенссен. Пыхнул трубочкой и добавил, подумав: – Пожалуйста… Да… Рулевооой!!! Норд-норд-ост, пять узлов! Юнга! Мгновенно Старшего помощника ко мне!!! Мгно-вен-но!.. Ты еще здесь?!!!..
«Безумный», – благоговейно шептал паренек, ссыпаясь по трапу вслед за Мексиканцем. Люк над головой лязгнул, захлопываясь.
Офицеры
С во-о-от такими клычищами.
Как сейчас.
– Сэр?
– Старший помощник, всех наверх. Построение на шканцах, кроме вахтенных.
Старпома унесло в ходовую рубку.
По всему кораблю загугнила громкая связь. Залязгали гермодвери, затопало.
Капитан осторожно выколотил трубку о планширь в ладонь, ссыпал пепел в карманную пепельницу (последний подарок покойницы-жены) и снова глянул на тусклое солнышко. Он крайне редко бывал на берегу и не интересовался – каково там. Судя по таким вот прозрачно-дрожащим юнгам, ничего хорошего. Приходя на базу после охоты, Йенссен удалялся, как правило, к себе в каюту на все время бункеровки-дозарядки и появлялся только подписать документы, получить регулярную премию (мешочек трубочного табака, коробка книг, две фляги скотча и четыре бутылки джина, иногда заменяемого водкой), принять рапорты да скомандовать отдачу швартовов.
С пополнением экипажа знакомился уже в море.
От отпуска и смены он отказывался много лет подряд, за что и был прозван Безумным. Командование ругалось, врачи негодовали, моряки тихо радовались: «Баловень Судьбы» оказался поразительно везуч и живуч для Охотника, и бортовые мистики связывали это с неотлучным присутствием на борту Безумного Йенссена.
Иногда Йенссен сам в это верил.
Но, если уж откровенно, как самому себе…
Он просто не хотел доверять свой корабль чужому капитану. Старый контейнеровоз, добросовестно восстановленный и превращенный в Охотника, напоминал норовом его прежний, довоенный сухогрузик. Обвешанный нынче вооружением от носа до кормы и от ватерлинии до самых клотиков, он так и не потерял гражданского силуэта. Йенссен очень любил свой нынешний корабль. И, видит Бог, блага, положенные экипажу Охотника, – чистые вода и питание, отличное жалованье, хорошее жилье на берегу и содержание семьи за счет народа – были тут не при чем.
Из полусотни спущенных на воду после Большого Мира кораблей-Охотников в живых и на плаву оставалось теперь хорошо, если полтора десятка на весь Мировой океан. Йенссен очень не хотел оказаться где-то на берегу, когда (и если) Судьба, наконец, явится за его любимым «Баловнем».
А семьи у Капитана и вовсе больше не было.
Безумный Йенссен вздохнул еще раз, принял у Старпома свою капитанскую фуражку, надел, проверил середину козырька по кокарде и протянул руку за микрофоном.
Последняя минута покоя растворилась за кормой, в беспокойном тумане.
Так настороженное «скоро» превращается в решительное «уже».
Йенссен смотрит вниз, на ровный строй моряков, медленно двигая ползун выключателя на микрофоне в положение «on». Если «Баловню» не повезет – кто-то из них не доживет до ночи. Если не повезет сильно – утра не увидит никто. Если повезет… Со щелчком выключателя обратный отсчет готовности «два-тридцать» до первого импульса гидролокатора пускается резвым аллюром.