Полдень, XXI век (февраль 2012)
Шрифт:
Но главное, что сделали китайцы, это направили экономику в нужное русло. Ведь Россия к моменту захвата ее Китаем практиковала меркантилистическую экономику. Теперь же наша провинция в составе Китая прекратила быть сырьевым придатком Запада, а Китай стал главным и единственным производителем в мире. Насколько я понимаю из новостей, теперь мы постепенно начинаем диктовать условия всему миру. А кто будет спорить с супердержавой?
Из коридора начал доноситься стук каблучков. Я уже прекрасно знал, кто это. В нашем цеху работала одна девушка – Ксяу Тэй, метролог.
Я всегда думал, что китайские девушки некрасивые.
Все-таки великолепная девушка. Иногда, когда по ночам не спится, думаю на ней жениться. Подопечные давно меня подкалывают, что метролог на меня запала. Собственно, и я не слепой. Если женюсь, возьму ее фамилию. Может, годам к сорока смогу получить должность мастера цеха. Но главное, что мои дети станут полноправными гражданами страны.
Все. Однозначно женюсь. Завтра же принесу ей коробку конфет, цветы и приглашу в кино. Там как раз какая-то китайская комедия. Плевать, что ничего не пойму, главное ее сводить.
Надо еще не встретить китайцененавистников, что ходят по ночным улицам да бьют до полусмерти китайцев и тех русских, которые с ними. Тогда несладко придется. Эти придурки появились не так давно. Создали подпольную партию с наиглупейшим лозунгом: «Долой захватчиков!». Мне интересно, где эти клоуны были раньше? Сплотились, хотят выгнать китайцев, мол, они захватчики и с ними надо поступать как с татаро-монголами. А где вы, спрашивается, были, когда в стране царили однопартийность и местничество? Или тогда были все «свои»? Раньше надо было свергать. Своих. Может, тогда бы и не находились в составе Китая.
Поразмышлял и хватит, надо идти работать. Порядки у нас жестокие, но справедливые: за прогулы и отлынивание от работы расстрел, но только после пяти предупреждений.
У меня пока одно.
В коридоре послышались шаги Ми Вэя. Не прошло и пары секунд,как он влетел в курилку с красными от злости глазами и затарабанил что-то на своем, птичьем.
Предвкушая что-то нехорошее, я затушил сигарету. Поглядел в окно. Там как раз шли двое военных, китайцы, с автоматами наперевес. Перед ними, гордо подняв голову, шла моя мама. Она прихрамывала на правую ногу (позавчера на гвоздь наступила), потому ее беспрестанно подталкивали автоматами.
На расстрел повели. И правильно. На работе надо работать, а не бегать к сыну с пирожками.
Ми Вэй так размахался руками, будто взлететь собрался. Да и кричит слишком сильно. Наверняка дело плохо, как в тот раз, когда прорвало газовую трубу.
Ну что ж… Пойду работать.
Алексей Ерошин
Деревянные человечки
Митингующих было немного, человек двадцать пять.
– Памятник сейчас находится в жалком состоянии, – хрипел в мегафон кто-то из активистов, – но мэрия обещала к майским праздникам найти средства для реставрации.
Собравшиеся пенсионеры вяло помахивали выцветшими красными флажками. «Старые перечницы, – поморщился Стрельников, – все мы сейчас находимся в жалком состоянии». Оратор говорил еще много – о том, что страну разворовали, а что не разворовали – то продали. О том, что стране нужна сильная рука, и кто ее подаст, если не коммунисты. О том, что в Думе сидят одни жулики и проходимцы,
Стрельников плюнул и заковылял прочь по заледеневшему асфальту, по пути отцепив от пальто красный бант и сунув его в нагрудный карман. Прохожим не было никакого дела ни до него, ни до вялого митинга других пережитков недоразвитого социализма. Окружающие деловито сновали по магазинам, азартно потребляя плоды торжествующего капитала и радуясь дополнительному выходному. В такие мутировавшие праздники Антону Григорьевичу всегда было неуютно и одиноко. Новое время в нем так и не проклюнулось, а прошлое растерялось куда-то и ушло навсегда. В такие дни в душе Стрельникова всплывали только сиротливые отголоски давнишней ребячьей радости, приносившие больше мучительных воспоминаний, чем счастливых. Ярче всего помнился ему первый в детстве воздушный парад. «Где папа? Где папа? Скорей покажи!». «Вот, вот, – кричала мама, – видишь букву “а”? Самый первый самолетик!». Самый первый! Самый-самый! Такое чувство гордости подбрасывало пятилетнего Антошку вверх, что, казалось, можно было с легкостью взмыть в небо и полететь, раскинув руки, рядом с отцом, крохотной точкой в огромном слове «Сталин».
Теперь у Стрельникова не было ни радости, ни гордости. Да и никакого чувства праздника давно не было, только пепел. Впрочем, новое поколение не имело и пепла. Внук Егорка на демонстрацию не пошел: «Не, деда, я мультик смотрю!». «Па, не забивай ребенку голову своей политикой, – настоятельно попросила дочь, – никому это сейчас не надо». Хорошо, что зять не вмешался и не начал новые пояснения про мифы о Великой Революции, которой на самом деле не было. Антон Григорьевич и сам уже не знал, праздник это или нет. Куда уж внуку. Разве – порадовать мальца подарком. Где радость – там и праздник.
На углу площади Стрельников заметил что-то подходящее: сутулый старик цыганской внешности продавал самодельные игрушки. В глубине души Стрельникова вдруг ворохнулось давно утраченное воспоминание. «Сейчас такие поделки не в ходу, – подумал Антон Григорьевич, – все больше пластмасса да пустая мельтешня на экране».
В большой коробке на колесах, похожей на яркий рождественский вертеп, висели деревянные человечки. Искусно и ярко раскрашенные: спортсмены, солдатики, клоуны, еще кто-то. Висели на тонких планках в виде буквы «н». Простой механизм: сожмешь в руке, и человечек послушно кувыркается или замирает в забавной позе.
– Почем игрушки? – спросил Антон Григорьевич.
Хозяин вертепа, попыхивая большущей трубкой, профессионально просканировал покупателя цепким взглядом жучино-черных глаз и ответил глухим прокуренным голосом:
– По деньгам.
Стрельникову почему-то стало не по себе, словно его, раздев, обыскали прилюдно и отпустили, не сочтя достойным внимания. Он уже собрался повернуться и молча уйти, как цыган спросил:
– Внучку подарок выбираете? Возьмите вот из этих – по сто двадцать.