Полдень, XXI век (октябрь 2011)
Шрифт:
И попросил:
– Больше не надо.
– Часто собирались у инженера Лося? Большое общество было?
– Не очень… – начал з/к, но, подняв глаза на Рахимова, уточнил: – С ходом времени разрослось…
– Сколько человек собиралось?
– До пятидесяти бывало.
– Повстанчество?
– И повстанчество…
– Теракты?
– И теракты, – согласился з/к.
Какая-то мелкая жилка на грязном лбу подрагивала.
Такой человек, как этот з/к, в органах просто немыслим. И по Инструкции, и по жизни. Врет, нервничает. В Инструкции прямо указывается на судороги лица. И сейчас з/к Полгар смотрел исподлобья. Но, боясь дальнейших побоев, стал говорить. Даже
Рахимов кивнул сержанту, застывшему у входа.
Тотчас принесли большую жестяную кружку с горячим чаем, поставили перед з/к Полгаром. Тот чай принял, но некоторое время держал кружку обеими руками в ладонях, осторожно держал, чуть в стороне от маленького рта, сжимал ее, грел ладони, потом, всё еще не веря, понес к запекшимся губам, ждал, что опомнившийся лейтенант припечатает кружку к его распухшему рылу.
– Инженер Лось. Помнишь такого?
– Помню. Мстислав Сергеевич.
Глаза з/к немного ожили. Он отхлебнул из кружки.
Руки заметно дрожали. Сладкий чай, с сахаром, – сладость чудесная, вселенская, немыслимая почти. Ради такого всех олигархов Марса свергнешь. А заодно – и Земли. Уже как бы сам потянулся к беседе, посмотрел на Рахимова:
– В Магадан на доследование возьмете?
– От твоих ответов зависит.
З/к Полгар осторожно поднес левую руку к носу, поправляя несуществующее пенсне. Мысль о доследовании в Ленинграде ему раньше в голову не приходила. И пенсне у него давно не было, осталась одна привычка. Да и зачем з/к пенсне? Сочинять книжку под названием «Чем прокормиться в исключительных условиях»?
Криво усмехнулся:
– Опять как во времена фараонов…
– Почему фараонов? – заинтересовался лейтенант.
З/к Полгар привычно прикрыл лицо рукой. Но удара не последовало, и он опять несколько оживился. Если неожиданный уполномоченный из Москвы знает и понимает такое интересное слово, как фараон, значит, его можно обучить и паре других интересных слов. Посмотрим, посмотрим. Чувствовалось, что распухший от водянки з/к уже нацелился на какую-то мысль.
– Ну, фараоны… рабство…
– Корзины плести – не пирамиды строить.
– Уж лучше бы пирамиды! – вырвалось у з/к. – На рабстве величие страны не построишь.
Наверное, уже прикинул про себя: бить будут, все равно бить будут, иначе бы взяли в контору. В конторе, там пачкать не разрешается. Разбитый нос заставляют крепко зажимать пальцами, чтобы на стол и на пол не капало. Известная теза: общество, основанное на рабстве, прогрессивно не более, чем прогрессивный паралич. Типичный соцвред, что взять с такого? Понимает, что в коммунизм не пролезет. Кому он там нужен со своим нервным тиком? И лошадиные зубы будут торчать. А мы не рабы. «Рабы не мы». Там, в счастливом свободном будущем, – никаких родимых пятен, никакой шестилапистости, бородавок. «Мы не рабы». Это не игра, браток. Это коммунизм, свет мира!
– Кто у инженера Лося расписывал стены под потолком?
– По имени не знаю. Художник. Ему Лось детали подсказывал.
Чувствовалось, что з/к Полгар и фамилию бы художника назвал, как назвал фамилию инженера, но пока держался, приберегал на будущее, когда бить начнут.
– Гусев, может?
– Дану!
– Почему же?
– Ему стрелять подручнее!
Не отрывая взгляда от замлевшего от горячего чая з/к, лейтенант Рахимов на память процитировал вычитанное на листке мятой бумаге, извлеченной из корзины в кабинете инженера Лося: «…скатывались грязевые потоки, безмолвно застывали, торчала из чудовищного вывала ободранная пальма – вертикально, как шест. Пепел серым неплотным слоем выстилал улицы, стены поросли влажным мхом. Следы босых ног на плоских плитах смотрелись дико и странно: огромные, может, прошел мохнатый, но люди, как муравьи, суетились вокруг пожарищ…» Чьи следы? Что за город?
– Откуда ж мне знать такое?
– Но Протоколы с Гусевым подписывал ты.
– Память надо тренировать, – вдруг огрызнулся з/к. – В Протоколах такого не было.
Лейтенант Рахимов опустил глаза. «Уж лучше бы пирамиды!» А зачем тогда коммунизм? Мы не рабы! Не рабы мы! Сколько повторять. И память моя не ровня твоей. Зачем свободное будущее, если дальше пирамид не идем? Ведь потому оно и свободное, наше будущее, что даже неработающая мышь не имеет права заглянуть туда, не то что каэр не разоружившийся. Прав товарищ нарком Ежов: ни бога нет, ни правды, одно вранье, как в Священном Писании. На этом молодежь не воспитаешь. Вот создали «Общество для переброски боевого отряда на планету Марс в целях спасения остатков его трудящегося населения», ждут моральной поддержки, а у нас Инструкция!
Вдруг непрошено всплыло в памяти толстое лицо лавочника, однажды бившего его, еще малого парнишку, на черном рынке. Где-то в двадцатом втором. Забил бы насмерть, конечно, искалечил, да случайно чекист отбил. У того чекиста Стахан и отлежался. Однажды проснулся утром, свет тихий, боль почти ушла, а хозяина нет. Обул хозяйские сапоги (великоваты, но поменять можно на толкучке) – наверное запасные, стояли в шкафу. Ничего другого в комнате не нашлось, даже хлеба, только постель да стол с книжками. «Рабы не мы». От голода и вновь наплывшей на сознание боли Стахан снова уснул. Так чекист его и застукал – со своими сапогами на его тощих ногах. Засмеялся: «Неужто впору?» Хлеб принес, лук. Сказал: «Будешь работать в моем отделе. Определенно! Учить тебя будем. – Опять засмеялся: – Хорошему будем учить, не бойся. Ты людей знаешь, быстро всему обучишься. Определенно! А сапоги забирай. Портянку накрутишь, да и нога вырастет». Так сказал, будто из своей пустой голой комнаты тяжелую дверь распахнул в чудесный теплый коммунизм. Оттуда кирзой и луком дохнуло вкусно. «Я тебе еще казенные штаны дам». И отмахнулся как от мухи: «Никакой ты нам не чужой. Определенно! Вздорных мыслей нет, а баловство воровское, ну так от этого отучим».
Лейтенант посмотрел на затаившегося з/к.
Кажется, пустой номер. Не допустят такого к взрывчатке.
Знал бы что, давно бы сотрудничал. По глазам видно. Говорит про времена фараонов, а сам преследует свои цели. Рабство осуждает, а дай ему раба, катался бы на нем по всей Колыме. Вспомнил Гусева с фотокарточки. Тот на вид крепче. «Не забуду я тебя, не забудь и ты меня». С Гусевым можно было бы сговориться. В оставшемся письме он что писал? Явственно высветилось в памяти: «Хочется приносить стране настоящую пользу, хочется не быть за бортом, вложить в свой труд всю преданность партии, правительству, родной стране. Я, Маша, убежден, что мне поверят, что меня простят, что я буду вычеркнут, наконец, из проклятого списка врагов народа!» Такого человека подтолкни, он всё правильно поймет.
Но партию и природу не перехитришь.
Похоронен «…в 1500 м от зоны лагеря в юго-западном направ. на глубине 1,5 мт. в гробу и нижнем белье… Расстояние от зоны лагеря – 1,5 км. Метров от дороги – 300. Какое место – сопка. Куда погребен головой – на северо-запад. Какие ближайшие предметы около могилы – редкие поросли стланика…» Надежно похоронили.
– Где в последний раз видел Гусева?
– Здесь, на ОЛП «Золотистый».
– Не ошибаешься?
– Как могу?
Полгар вдруг усмехнулся.