Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 2
Шрифт:
Милиционер уходит, почти неся мальчишку на руках, а со скамьи за ними наблюдают внимательные глаза… Мои внимательные глаза. Я. Не захотел. Уйти. Сам.
* * *
Глаза… Глаза… Доли секунды, и я все увидел в его глазах. Равнодушие отца. И страх. Постоянный страх перед подземкой, где он, ни в чем, в сущности, не виноватый пятилетний пацан, оставил часть себя. Не большую. Не лучшую. Но так ему необходимую. Меня.
Я посмотрел ему в глаза. Себе в глаза. А потом просто протянул ему руку.
Гудит вагон. Стучит колесами на стыках. А я стою и не могу поверить в то, что случилось. Смотрю на свои руки. Они теперь непрозрачные. Я смотрю на пол вагона. Он чист. Исчезли информационные оболочки забытых здесь когда-то предметов. Нет. Не исчезли. Я их просто не вижу. А вижу я, как стремительно бросается ко мне и виснет на груди Ася. Прижимается ко мне так крепко, что слетевшие с ее носа очки переламываются пополам и падают на пол вагона. И я обнимаю ее, четко осознавая: без нее ничего бы не было. Совсем.
Мы стоим в проходе, вцепившись друг в друга, на нас круглыми глазами смотрят Марина и… Машенька. Все правильно. Скоро вагон выйдет из ключевого потока, а я потерял возможность видеть чистую информацию. И ни я, ни Ася не представляем, что делать.
Усилием воли я заставляю себя думать.
— Ася! — кричу я. — Девочка! Поток! Я ее не вижу!
Все-таки Ася умница. Она все понимает мгновенно, отталкивает меня и кидается к… Машеньке. Обычной девчонке пяти лет. Личико розовое. Глаза — голубые! Голубые, голубые, честное слово! Получилось! Да!
Марина ничего не могла понять. Она просто не успевала осмысливать происходящее. Вот она смотрит, как ее Машенька садится на сиденье рядом со своей полупрозрачной копией. Как они начинают присматриваться друг к другу. А потом девочка-оператор вдруг резко оборачивается, дергает за рукав своего… коллегу, такого же полупрозрачного, как Машенька номер два. Она видит, как навстречу им движется бледный и встрепанный молодой человек, как он и его полупрозрачная копия, а то, что это копия, никаких сомнений нет, протягивают друг другу руки…
И как по вагону проходит волна вибрации, ничего общего с движением состава не имеющая… Как девочка-оператор, сверкая совершенно безумными глазами из-под некрасивых очков, кидается на грудь стоящему в проходе парню. Парень что-то кричит, и девочка-оператор — кажется, ее зовут Ася — вдруг резким движением оборачивается. Марина оборачивается тоже и видит, видит, как две сидящие рядом девочки, одна — полупрозрачная, другая почти обычная — придвигаются друг к другу и…
Состав дернулся и начал тормозить. Гудение его становилось все более низким, стук колес все более редким. Все, находящиеся в вагоне, резко качнулись и начали хвататься, кто за что успел. Марина
Ася рванула из сумочки мобильник. Да, все правильно, надо дать знать в диспетчерскую, что нас уже можно выпускать из вагона. Или нельзя? Краем глаза я увидел, как Марина пытается взять дочку за руку и потянуть за собой к выходу из вагона. А дочка вцепилась в поручень и старается вырвать руку из цепкой материнской ладони. И получается у нее весьма неплохо, учитывая, что ей всего пять лет… Я выхватываю у Аси трубку и кричу, стараясь перекрыть гул колес:
— Света! Еще один перегон!
Голос в трубке отвечает чем-то невнятно-матерным, и связь прерывается.
Ася смотрит на меня непонимающе, но, когда я киваю в сторону Марины с дочкой, кивает мне в ответ и бросается к ним. Я иду следом.
Состав уже на станции. С перрона и из торцов соседних вагонов на нас глазеет недоуменная толпа.
И снова, прошипев дверями, тронулся состав. К тому времени, как вагон набрал скорость, мне стало ясно, в чем именно состоит наша проблема. Девочка категорически не хотела покидать вагон вместе с матерью.
— Не пойду! Не пойду! — кричала она, размазывая по щекам обильную слезу. — Ты сама говорила, что я тебе не нужна! Думала, я сплю, а я все-все слышала!
Марина аж лицом посерела и начала что-то бормотать про подругу, про то, что отметили вместе «международный женский», про то, что думали — девочка спит, а так бы — никогда, никогда…
— Милая моя, любимая, я же твоя мама, ты, наверное, что-то неправильно поняла! — Попытки Марины оправдаться выглядели жалкими, даже на мой неискушенный взгляд. А уж на взгляд пятилетнего человечка, который все-все-все чувствует и понимает… — Я тебя люблю. Очень!
Машенька подняла на мать зареванные глаза и совершенно по-взрослому, так, что я даже вздрогнул, сказала:
— А я тебе не верю.
Марина опустилась на пол вагона и закрыла руками лицо. Ей больше нечего было сказать дочери, ведь все ее аргументы сводились к одному: я — твоя мать, и ты обязана меня любить!
А вот не обязана. Любовь любого, а уж тем более своего ребенка нужно суметь заслужить. И поддерживать, как маленький, едва разгоревшийся костер. Это даже я понимаю, хоть своих детей у меня и нет. А эта «мать» — не понимает. И искренне уверена в том, что дочка неправа, и вообще, мелкая еще, чтобы маму осуждать.