Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 3
Шрифт:
— И снова курит, как паровоз. Это хуже бутербродов.
— Ну с этим я уже ничего не сделаю… Стан, ты выглядишь чуть более румяной, чем позавчера.
— Это вряд ли. Ой, время… я побежала.
На этот раз я на автобусе — зайцем, как в детстве. Но в детстве я хоть сколько-то весила и даже занимала чуть-чуть места.
Теперь я уже не изменюсь. Я всегда буду той же, какой умерла. Смерть — это все-таки точка, мертвые не меняются.
— Я пришлааа!.. — говорю я, скользнув в приоткрытую дверь. — Ваца, пошли в парк гулять…
Тихо.
— Я хочу сходить в парк, — говорю я. — Мы с тобой так давно не проводили выходные вместе. Там снова открылась та кафешка, помнишь, мы туда года два назад ходили?.. Пойдем?
Молчит. Я заглядываю ему в глаза и холодею.
— Ваца, — зову я. — Ваца, я здесь. Ваца!
— Отослать факс, — говорит он неразборчиво. — И не забыть напомнить про…
— Ваца!..
Он вздрагивает.
— Как ты внезапно появилась. Не пугай.
— Я тут уже несколько минут, — говорю я нервно.
— Да? Прости, задумался.
— Ты смотрел мимо меня. Как будто меня нет.
— Я просто задумался. — Усмехается. — Глаза горят! Ты красивая сейчас.
Я целую кончики пальцев и касаюсь ими воздуха у его губ. Моя ладонь колеблется от его дыхания. Но я не чувствую.
Вечером на нас рухнула гроза; мы убежали от нее в супермаркет. Бродили вдвоем между ярких полок, он долго выбирал сыр, потом чай — и болтал, болтал, болтал. Я слушала, иногда говорила тоже. Потом Ваца купил зонтик, зонт вспыхнул и распустился над нами, и мы пошли домой. Еще накрапывал дождь, быстро вечерело. Неслись машины, и Ваца по привычке прикрывал меня от брызг.
— Ужасно жаль, что я не могу обнять тебя за талию. Было бы куда удобнее идти.
— Чем пахнет сейчас, Ваца?
— Дождем. Сыростью. Мокрым асфальтом. Кстати, ужасно холодно.
— Здесь должно пахнуть свежими булочками.
— Хлебопекарню закрыли на ремонт, Стаска.
— Жаль. Я и не знала.
— Ничего. Смотри, какое небо сейчас.
Я посмотрела. Клубы туч словно изнутри светятся красно-фиолетовым. Пышно и мрачно. И тут меня словно дернуло. Я даже не сразу поняла, отчего.
— Запах, — говорю я. — Что?
— Ты не чувствуешь? Цветы. Пахнет цветами.
— Да тут же их нет… — теряется Ваца.
Каменный город окружает меня, как ливень. Улица злой кошкой изгибает позвоночник, дома сдвигают головы и тени, узкие лестницы режут стены, как ручьи, пламенеют фонари — и запах цветов. Теплый, яркий, нежный.
Голова кружится.
— Стаска!..
— Я здесь, Ваца, — выдыхаю я. — Я здесь. Я не уйду.
— У тебя было такое лицо…
— Я просто задумалась. Пойдем домой.
Каменный город провожает меня взглядом из каждой лужи, из каждой зеркальной витрины. Спиной чувствую. Вечером я прошу:
— Убери зеркала.
— Ты что-то в них видишь?..
— Ничего такого. Просто… — Я смотрю в его тревожные глаза. — Я себя в них не вижу, вот и все. Пожалуйста, убери.
Он завесил их моими водолазками и развернул к стене.
Я не врала ему с тех пор, как мы поженились. Да и до того — разве что придумывала оправдашки, когда опаздывала на свидания… Он все равно обычно понимал, что я вру. А я понимала, что он понимает.
Все-таки Ваца вымок и простудился, несмотря на зонтик. Выпил аспирина, укутался до ушей, уснул мгновенно. Так и не понял, когда я соврала.
Как жаль, что я не могу спать. Будь у меня живое тело, я бы тоже промокла, чихала, укуталась бы так же и уснула носом в его плечо. Можно сколько угодно рассуждать о том, как прекрасна смерть и как она полезна человечеству, но вот эти мелочи — их же невыносимо терять, запахи, прикосновения, даже право простудиться и побыть больной и слабой.
Горячий стакан в ладонях, костер, дым ест глаза, сладко болят стертые плечи и ноги. Аромат близости, жаркого тела, кожа под губами прохладна, под кожей тонко пульсирует кровь. Колкая дорога на пляж усыпана ржавой хвоей, песок струится между пальцами — песок, волосы, вода, колючий шиповник оставляет красные полосы, чай с душицей…
Смерти нечего противопоставить.
Как же тоскливо мое глупое бессмертие в такие ночи.
Ваца перестал есть только бутерброды, начал нормально готовить и ходить в спортзал. «Оклемался, — заговорили его коллеги. — Наконец стал забывать жену».
— Не забыл, — гордо отвечала я им, но они не слышали.
В тот же месяц он пошел на повышение и стал очень серьезный. Я посмеивалась: не важничай, деловая колбаса, ты все тот же мой Ваца, только занятой и в хорошем костюме. Он светло улыбался и пожимал плечами.
Не помню, какой был день. Наверное, что-то в середине августа. Очень дождливое утро, я помню, как мурлыкала вода в трубах. А потом стало солнечно.
— Смотри, — говорю я, входя в кухню и стягивая бандану. — Мне кажется, они немного отросли. Такой ёршик… Но мне кажется, да?
Задумчивый взгляд мимо.
— Ваца, — говорю я, подходя вплотную и заглядывая ему в глаза.
Шевелит губами, смотрит в сотовый, мешает поджарку на сковородке.
— Ваца! — я почти кричу уже. — Ваца, Ваца, я здесь, Ваца!
Он шагнул сквозь меня к окну. Я молчу с каменным лицом, глядя ему в спину.
Мои нейронные сети и слезные железы похоронены еще весной — почему же так хочется заплакать?
— Ваца! Не дури!
— Я с этим разберусь, ничего страшного. Нормальная текучка кадров…
— Ваца!
— Сделайте ксерокопии документов, — бубнит он себе под нос. Я бью его кулаком в грудь, кулак проходит насквозь.
— И не забудьте переправить мне по факсу!
Я расплакалась на полу, спиной к плите, а муж так и топтался по мне, пока готовил.