Поле мечей. Боги войны

Иггульден Конн

В прогулке по этому странному месту было что-то мистическое. Казалось, с минуты на минуту дома наполнятся голосами, а улица оживет, как будто движение не останавливалось ни на минуту.

– Зачем мы сюда приехали? – шепотом спросила Сервилия.

Ее спутник взглянул искоса, со странной улыбкой:

– Скоро покажу.

С этими словами он свернул за угол, на еще более заросшую улицу.

Дома казались почти кучами мусора, но за ними можно было разглядеть небольшую площадь. Солнце нагрело воздух и землю, и Юлий нетерпеливо ускорил шаг: ему явно хотелось поскорее выйти на открытое пространство. Древние камни, которыми была вымощена площадь, давно

заросли травой и дикими цветами, однако Юлий шагал, не обращая на них никакого внимания, глаза его были прикованы к покосившемуся пьедесталу и лежащей рядом с ним разбитой статуе. Разглядеть лицо изображенного человека было невозможно, так как белый камень раскрошился на кусочки, однако Цезарь приблизился к поверженному изваянию с искренним благоговением. Он привязал лошадей к выросшему посреди площади, между камнями, деревцу и склонился над мраморными останками, осторожно проведя по ним рукой. Даже в столь жалком состоянии было заметно, что статуя когда-то изображала могучего человека. Сервилия рассмотрела следы высеченных букв и провела по ним пальцем.

– Кто это? – почему-то шепотом спросила она.

– Один испанский ученый сказал мне, что здесь написано «Царь Александр».

От наплыва чувств голос Юлия дрогнул, и спутнице внезапно захотелось еще раз дотронуться до него и ощутить тепло живого тела. Она с удивлением заметила на лице Цезаря слезы. Да, этот непреклонный человек смотрел на разбитую статую и плакал!

– Что случилось? Я не понимаю… – Сервилия импульсивно погладила его руку. Рука оказалась горячей, и Юлий не отстранился.

– Больно смотреть… – тихо объяснил он, вытирая глаза. Потом на мгновение крепко сжал руку спутницы, но тут же выпустил. Еще раз взглянул на поверженное каменное изваяние и пожал плечами, уже обретая обычное самообладание. – К тому времени, как ему исполнилось столько лет, сколько мне сейчас, он уже покорил мир. Говорили, что он был богом. По сравнению с ним я прожил жизнь даром.

Оба осторожно присели на край постамента. Прикосновение тел оказалось совсем легким, но Сервилия ощутила его, как ожог. А Юлий заговорил снова, размеренным голосом воспоминаний:

– Мальчиком я любил слушать истории о его жизни, битвах и победах. Он был… поразительный. Еще подростком держал в своих руках мир. Я пытался представить… один раз даже увидел его путь…

И снова Сервилия погладила его, теперь уже по лицу. Он вдруг, словно впервые, ощутил прикосновение и поднял голову, взглянув на нее.

– Эта статуя здесь специально для тебя, – почти шепотом произнесла красавица, сама не зная, предлагает ли нечто большее, чем просто надежду на славу, или что-то личное.

Казалось, Юлий услышал в ее словах оба значения и снова сжал руку спутницы. На сей раз его глаза с молчаливым вопросом сомкнулись с ее мягким взглядом.

– Я хочу всего, – едва слышно проговорил Цезарь.

Непонятно, кто из них первым потянулся вперед. Это просто случилось – поцелуи и объятия у ног Александра.

Глава 5

Обстоятельства сложились так, что в те дни, когда Сервилии не удавалось найти повод отправиться куда-нибудь верхом, время тянулось страшно медленно. Дела в «Золотой руке» шли прекрасно, тем более что из Рима приехали двое дюжих молодцов, которым ничего не стоило успокоить даже самого отчаянного гуляку. Однако, вместо того чтобы радоваться успеху, хозяйка постоянно ловила себя на том, что не может не думать о странном молодом человеке, способном одновременно и напугать, и вызвать жалость.

Лишь силой воли ей удавалось удержаться, чтобы не пригласить его на верховую прогулку и дождаться приглашения самой. Когда же наконец приглашение следовало, она радовалась, словно девочка, и не могла удержаться от смеха, в то же время удивляясь собственному поведению.

Они шли по волнующемуся от свежего ветра полю, и Сервилия остановилась, чтобы вплести в свой венок очередной цветок. Юлий тоже остановился, он выглядел куда спокойнее и увереннее, чем раньше. Казалось, угнетавшая его тоска отступила, рядом с Сервилией он выглядел почти счастливым. Трудно было поверить, что их первая совместная поездка – такая знаменательная – случилась всего лишь несколько недель назад. Сервилии казалось, что она начала понимать самые сокровенные стороны его жизни. Юлий же чувствовал себя так, будто знает свою спутницу всю жизнь.

В ее присутствии отступали страшные мысли, которые раньше приходилось безжалостно топить в вине. Кошмары отказывались уходить совсем, но прятались в самые темные углы, и одно это приносило облегчение. Цезарю казалось, что красавица принесла его душе благословение Александра Великого, а благословение героя спасало от доводящих до отчаяния мрачных наваждений. Хотя бы на время можно было скинуть с плеч тяжкий груз ответственности и забыть об обязанностях. И все это за час или два, которые они проводили наедине, в теплых лучах солнца, согревающих душу и сердце.

Сервилия наклонилась, чтобы сорвать цветок, потом выпрямилась. Юлий внимательно наблюдал за ней, удивляясь силе собственных переживаний. Спутница казалась непредсказуемой. Порою она обнаруживала такое понимание тонкостей римской жизни, такие глубокие познания в делах сената, что у Цезаря едва не захватывало дух. А через минуту вся серьезность куда-то бесследно улетучивалась, и Сервилия беспечно смеялась, радуясь красивому цветку или яркой бабочке.

После первой поездки в заброшенную деревню, к разбитой статуе, Брут поощрял новую дружбу. Он видел, что общение с Сервилией успокаивает мятежный дух друга. Казалось даже, что так давно мучившие его раны начинают постепенно затягиваться.

– Помпей совершил страшную ошибку, приказав распять мятежных рабов, – негромко заметил Юлий, вспоминая бесконечный ряд крестов вдоль дороги и мучеников, отчаянно, как избавление, призывающих смерть. Прошло четыре года со времени восстания, которое возглавил Спартак, однако страшные события все еще были свежи в памяти. Вороны наелись тогда до такой степени, что не могли подняться в воздух, и лишь недовольно каркали, когда посланные Юлием люди пытались их отогнать. – Мы с самого начала не сулили рабам ничего, кроме смерти. Они знали, что убежать не удастся. Их вожди оказались слабы, и Помпей, одержав победу, связал восставших и распял на крестах вдоль южной дороги.

– Ты бы не сделал этого? – не удержалась Сервилия от провокационного вопроса.

– И сам Спартак, и его гладиаторы должны были умереть, но среди них нашлись смельчаки, которые не побоялись выступить против легионов и сумели одержать победу. Нет, я поступил бы иначе: создал бы из них новый легион, а во главе его поставил самых отчаянных и неумолимых центурионов. Помпей же просто так, ради удовлетворения собственного тщеславия, погубил шесть тысяч лучших воинов. Была возможность распорядиться ими по-хозяйски, с толком… Беда в том, что Помпей не способен заглянуть дальше собственных мелких амбиций. Он придерживается давно устаревших правил, в то время как мир идет все дальше и дальше.