Поле мечей
Шрифт:
— Иди сюда, — наконец произнесла красавица и призывно простерла руку.
Послышался серебристый звон тонких браслетов. Юлий бросился к возлюбленной и заключил ее в страстные объятия. Долгий жадный поцелуй заменил все слова.
Помпей жалел, что сменил тепло богатого и уютного дома на зимний холод, однако любопытство пересилило и лень, и усталость. После того как все три сундука с золотом принесли в его комнату, он пошел вдоль молчаливого строя легионеров, мгновенно вернувшись к роли римского военачальника. Воины стояли навытяжку и, едва он приближался, били себя кулаком в грудь. Смотр казался естественным, почти ожидаемым.
Помпей и правда чувствовал ответственность за Десятый легион, ведь именно он предложил соединить Перворожденный с опозорившимся в проигранной битве неудачливым отрядом. Именно поэтому с особым, пристрастным интересом он читал все рапорты Цезаря сенату. Десятый легион превратился в любимое, самое надежное подразделение войска Цезаря, так что неудивительно, что именно его воины сопровождали командира на важную встречу.
Помпей попытался заговорить с несколькими легионерами, но они отвечали на вопросы нервно, глядя прямо перед собой. Кое-кто дрожал, но, как можно крепче сжав челюсти, пытался преодолеть слабость.
Помпей остановился перед центурионом и поблагодарил его за дисциплину и выучку подчиненных.
— Как твое имя? — поинтересовался он, хотя и сам знал, как зовут командира.
— Регул, — с готовностью ответил тот.
— Я имел возможность доложить сенату, как успешно Десятый легион действовал в Галлии. Это было очень трудно?
— Нисколько, сенатор, — бодро отрапортовал бравый вояка.
— Говорят, что самое трудное в войне — это ожидание, — продолжал провоцировать Помпей.
— Ничего сложного, — возразил Регул.
— Рад слышать. Тем более что, судя по рапортам полководца, ваши мечи не могли заржаветь от бездействия. А впереди, конечно, немало новых битв.
— Всегда готовы к ним, — отсалютовал Регул, и Помпей направился дальше, задавая вопросы то одному, то другому из воинов.
Красс вернулся в комнату переговоров. Там ждал сын, и старый сенатор с радостной улыбкой поспешил к нему.
— Если бы ты знал, как я тобой горжусь, мальчик! В рапортах сенату Цезарь дважды упоминал твое имя. В Галлии ты действовал прекрасно и полностью оправдал мои надежды. Готов ли ты возглавить легион отца?
— Конечно, сенатор, — коротко заверил Публий Красс.
ГЛАВА 34
Юлий проснулся задолго до рассвета и лежал, наслаждаясь теплом и нежной близостью возлюбленной. Ночью он покинул ее всего на несколько минут, чтобы попросить Красса позаботиться о теплом ночлеге и сытном питании для всех воинов. После этого Цезарь вернулся в комнату Сервилии, запер дверь и забыл обо всем на свете, предоставив старому сенатору самому разбираться с комнатами, одеялами и прочим.
И вот сейчас, в предрассветной мгле, полководец слышал богатырский храп легионеров, которые заняли каждый свободный угол большого дома. В кухнях, наверное, уже занимались стряпней, и Юлий чувствовал, что ему тоже пора вставать и начинать новый день. И все же теплый мрак обволакивал, и Юлий лениво потянулся, ощутив манящую близость шелковистой кожи Сервилии. Она пошевелилась и пробормотала что-то неразборчивое, и мужчина поднялся, опираясь на локоть, внимательно вглядываясь в дорогие черты.
Некоторые женщины кажутся особенно красивыми в ярком свете солнца, однако Сервилия лучше всего выглядела вечером, в свете луны. В лице ее не было и следа той отчаянной твердости и резкости, с которой полководец имел несчастье столкнуться когда-то. Воспоминание о неприкрытом презрении, которое она проявила по отношению к нему в последнюю встречу, казалось совсем свежим. Оставалось загадкой, как после столь отчаянного приступа ненависти непредсказуемая красавица могла попасть в эту постель, рядом с ним, нежась, словно пушистая сонная кошка. Ночью, после первых страстных объятий, он мог бы уйти, оставить Сервилию, но в глазах ее застыла странная печаль, а Цезарь никогда не мог устоять против слез красивой женщины. Они волновали душу живее, чем самые кокетливые и многозначительные улыбки.
Юлий зевнул, да так сладко, что хрустнула челюсть. Если бы жизнь была такой же простой, как в мечтах! Если бы он мог сейчас одеться и уйти, бросив прощальный взгляд на эту сонную прелесть, то в душе сохранились бы самые лучшие воспоминания о той, которую любил так долго. Причиненная ею боль уже не казалась бы настолько острой. Юлий увидел, как Сервилия улыбнулась во сне, и выражение его лица смягчилось. Он попытался отгадать, что снится возлюбленной, и вспомнил о собственных невероятно эротичных снах, терзавших его в первые месяцы пребывания в Галлии. Склонившись над Сервилией, Юлий несколько раз шепнул собственное имя, словно стараясь навеять нежные сны.
Не просыпаясь, красавица провела рукой вдоль уха. Движение обнажило грудь, и Юлий замер при виде зрелища одновременно нежного и возбуждающего. Конечно, возраст не мог пройти даже мимо такой красавицы, однако сейчас, во мраке раннего утра, она выглядела поистине восхитительно. Бледная грудь сохранила точеную форму, а темный сосок распалял желание, настойчиво требуя прикосновения и ласки.
Цезарь со вздохом откинулся на подушки. Как только Сервилия проснется, жизнь снова предъявит свои права на них обоих. Хотя Красс способен сохранить любой секрет, от Брута не удастся скрыть присутствие здесь, на севере, его собственной матери. Представив, как друг прореагирует на известие о новой близости прежних любовников, Юлий невольно поморщился. Ведь после отмеченного взаимными пощечинами разрыва Брут даже не пытался скрыть облегчения и даже радости. Так что вряд ли стоит ожидать от него сочувствия. Придется принимать реакцию центуриона в том виде, в каком она последует.
О возвращении в Галлию до наступления весны не приходилось и мечтать, это знали все. После того как перевалы занесет снегом и затянет льдом, ничто живое не сможет преодолеть альпийские склоны. Можно было бы отправиться в Рим, но эту идею Цезарь отверг. Вряд ли удастся проделать путь неузнанным, а в ином случае, всего лишь с сотней легионеров, он будет слишком легкой добычей для врагов. А потому Рим был столь же недоступным, как и горные перевалы, и перспектива провести несколько месяцев в Аримине, сравнительно небольшом городке с тесными улочками, выглядела вполне реальной. Одна лишь мысль о подобном времяпрепровождении вызвала у Юлия острый приступ клаустрофобии.