Полет бабочки. Восстановить стертое
Шрифт:
Вот такие беседы он вел сам с собой, и со всех сторон выходило: сам дурак!
В конце концов мы с ней обязательно встретимся, думал Андрей. Так всегда бывает. Проходит время, люди опять встречаются. Только вот чаще всего бывает, что лучше бы им и не встречаться снова.
Навязчивыми такие мысли у него не были, приходили время от времени и опять уходили. И каждый раз Андрей представлял себе эту встречу по-разному — от самых радужных красок до самых черных.
Идет он, к примеру, по улице, а Инна навстречу. Все такая же красивая, милая. А за руку ребенка ведет. Мальчика. Или девочку — неважно. Увидела его, обрадовалась. И ребенку говорит: а это твой папа. Берутся они все трое за
Или все так же, с ребенком, только Инна совсем ему не рада. И говорит: деточка, это твой папа, только он такая сволочь, что лучше бы его и вовсе не было. И идут они, только уже не за ручки, а вовсе даже в разные стороны. Тоже новый русский сериал, а слез и соплей литра на два.
Только вот того, что в действительности произошло, Андрей почему-то не предусмотрел. Что она сделает вид, будто вообще с ним незнакома.
Подходя к квартире, он проделал давно освоенную процедуру, призванную создать вполне довольный жизнью вид, по крайней мере, на первые секунды. Процедура эта была внешне довольно страшненькая и не слишком приятная, но эффективная.
Крепко сжав кулаки, Андрей крепко зажмурился и сартикулировал на крайнем напряжении безмолвный звук «и». Внутри головы все занемело, в ушах противно зазвенело. Когда через несколько мгновений он «отпустил себя на свободу», лицо приняло вполне довольный вид. Если перестараться, то могли получиться даже счастливые слезы, но на этот раз до них дело не дошло.
Впрочем, маму провести все равно не удалось. Ей стоило мельком взглянуть на него, принимая тяжелый пакет с продуктами, — и все.
— Ну, что на этот раз? — словно между прочим поинтересовалась она, выгружая свертки на кухонный стол.
— А что? — попытался отвертеться Андрей. — Все в порядке.
Но обмануть маму… Он, в общем, обычно и не пытался. Безнадежное дело.
Удивительно, но, будучи «мямликом», Андрей маменькиным сынком все же не являлся. Хотя бы уже по той причине, что сама мама не хотела, чтобы он им был. «Своим детям надо быть немножко мачехой, — любила говорить Ольга Павловна. — Потому что именно у чокнутых наседок получаются самые отъявленные подонки. Либо ведерко манной каши вместо человека».
До выхода на пенсию она служила прапорщиком в той же военной части, где и отец-полковник. Солдаты ее боялись и обожали. Ольга Павловна была «всехней» мамой, и не раз Андрей видел, как она утешала какого-нибудь зеленого салабона, которому вдруг перестала писать девушка или слишком уж досаждали «деды». А 8 Марта Ольга Павловна бывала завалена цветами и подарками, как ни одна другая офицерская жена. Отца Андрей видел эпизодически — тот постоянно был занят. Мать тоже крутилась как белка в колесе, но для него время у нее всегда находилось. Она не тряслась над ним и всегда предоставляла свободу выбора. И не ее вина в том, что Андрей иной раз боялся этой свободой воспользоваться. Кроме того, мать буквально видела его насквозь. Даже тогда, когда он пытался скрыть что-то из желания лишний раз ее не расстраивать.
Пару раз горько вздохнув, Андрей как был, прямо в куртке, уселся за кухонный стол, заваленный покупками, и начал рассказывать. И так ему вдруг обидно стало, чуть ли не до слез.
— Ты уверен, что не ошибся? — осторожно спросила Ольга Павловна.
— Уверен. Хотя… Да нет, она, точно. Изменилась, конечно.
— Столько лет прошло. Да и вообще, жизнь тяжелая.
— У нее тяжелая? — усмехнулся Андрей. — «Лексус», шуба из… не знаю даже из кого. Мужик весь такой прикинутый.
— При чем здесь шуба и мужик? По мне, так с «Лексусом» жизнь тяжелее, чем с «Запорожцем». Послушай, может, она так на тебя фыркнула, что муж рядом? Или кто он там?
— Да нет, не думаю. Он совсем не выглядел таким уж злобным монстром. Нормальный мужик. Да и потом, даже если она так боится, что ее приревнуют к первому встречному столбу, так эта ее злость гораздо подозрительнее выглядела, чем если бы она просто сказала спокойно: «Извините, вы обознались». Уж глупой она никогда не была.
Андрей помолчал, передвинул с места на место несколько пакетов, отщипнул хвостик французского багета.
— Знаешь, мам, — сказал он тихо, разглядывая упавшие на стол крошки, — она не просто изменилась. Ну да, повзрослела, прическа другая. Только раньше она такая была… Не знаю. Мягкая. Светлая. Изнутри светилась. А теперь… Совсем другая. Жесткая, грубая.
— Ты же не знаешь, Андрюша, как она жила эти семь лет. Жизнь многих ломает так, что не приведи господь. С тобой все глупо получилось. Тогда-то она не так уж сильно на тебя и обижалась…
Ольга Павловна поняла, что случайно проговорилась, и замолчала, закусив губу.
— То есть? — приподнял брови Андрей. — Ты что, с ней разговаривала тогда? Ну, когда она от меня ушла?
— Да, — виновато кивнула мать. — Инна просила тебе не говорить. Я ей позвонила, думала, может, она еще передумает. Я же видела, как ты переживаешь. Мы встретились. Она сказала, что не хочет, чтобы ты женился на ней, как говорится, по производственной необходимости. Мол, ничего хорошего из этого все равно не выйдет. Что если бы ты хотел, то сразу предложил бы ей расписаться, как только узнал, что она беременна. А еще, что, если ты захочешь помочь ей и ребенку, она против не будет.
— О боже! — простонал Андрей. — Мама, что же ты наделала? Если б я знал! Если бы ты мне рассказала!
— А что, собственно, я наделала? — сухо поинтересовалась Ольга Павловна. — Это ты, голубчик, наделал, а не я. Она ведь не к другому мужчине ушла. Так что у тебя при желании была возможность все исправить. Пришел бы с букетом и конфетом. Раз прогнала, два прогнала, а на третий и простила бы. Честным пирком да за свадебку.
— Если бы она меня прогнала, я больше не пришел бы.
— Ах, какие мы гордые, скажите пожалуйста! Вон меня отец три года обхаживал. Пять раз предложение делал, пока не согласилась. Откажу — он фыркнет, мол, больше ты меня не увидишь. Недели две пройдет, смотрю — стоит на углу, ждет. А ты… Теперь-то что ныть? Ах, Инночка стала злая и грубая, ах, не бросилась мне на шею. С какой радости-то? Ждала-ждала, пока ты образумишься. И замуж вышла. И не вздумай теперь ее искать! Нечего мыльную оперу разводить. У ребенка твоего другой отец есть. Сам говоришь, на злобного монстра не похож. И слава богу. Учти, сунешься к ней, узнаю — голову оторву.
Она права, уныло подумал Андрей. Как всегда, права. А я, как всегда, идиот. Круглый идиот.
С того самого дня, как меня перевели из реанимации в обычную палату, я только и думала о том, как бы увидеть свое лицо. Хотела и боялась. На ощупь выходило какое-то страшилище. В туалете зеркала не было. Соседки по палате странно ежились и врали, что у них тоже нет. В глубине грязного оконного стекла отражалось что-то смутное и неясное.
Я прекрасно понимала, что ничего хорошего это зрелище не сулит. Себя все равно не вспомню, а доподлинно знать, что превратилась в безобразное чудовище, — приятного мало. Синяки и кровоподтеки на ногах и животе побледнели и приобрели желтый оттенок, под бинтами на бритой голове пробилась щеточка колючих волос. Мне уже разрешили вставать и ходить. И только лицо… И все-таки я решилась. Что толку прятать голову в песок. Рано или поздно все равно себя увижу. Так лучше сразу.