Полет на месте. Книга 1
Шрифт:
"Коль скоро вам это не подходит, я зайду завтра в редакцию, положу на стол заявление об уходе", - и потянулся за пятикроновыми в его руке. Но он не среагировал на мой жест - очевидно, искал подходящие слова, а это давалось ему не сразу, - я обратился к его жене - госпоже Пихл, кажется учительнице гимнастики, которая почему-то не носила фамилии главного редактора. Она стояла со смущенной улыбкой по ту сторону ящика с надписью "Аура". Красивая, с мягкими чертами лица и печальными глазами блондинка, которая была не только моложе неотесанного господина Кару, но и утонченнее, - так что задним числом я себя спрашиваю: не сыграло ли в ту минуту в моем поведении свою роль проклюнувшееся зернышко ревности? Я сказал госпоже насмешливо:
"Как видите, господин редактор не может одновременно решать два вопроса: о моем увольнении и оплате
Улло засмеялся:
"Ты, конечно, можешь представить, что он меня мгновенно уволил. И надо признать, даже к некоторому моему стыду, настолько справился с собой, что внешне сделал это совершенно корректно:
"Господин Паэранд, я думаю, вы понимаете, что после этой - кхм - сцены вы не можете больше оставаться в редакции "Спортивного лексикона"!"
Я согласился:
"Разумеется, понимаю. Не только не могу, но и не хочу. Зайду завтра в редакцию и освобожу стол. И прошу выплатить мне зарплату за полтора месяца. Знаете, по какой статье закона о трудоустройстве, не правда ли?".
Мне показалось, что я должен еще что-то сказать. Обратился к госпоже и произнес, будто ничего не случилось, видимо, из уже чисто хулиганских побуждений:
"Мадам, вы приготовили грязное белье за две недели? Наверняка приготовили. Так я его захвачу. Как видите, я теперь могу с головой окунуться в работу прачечной. Так что в дальнейшем дело пойдет е щ е лучше, чем прежде", - и проникновенно заглянул ей в глаза. Представь себе, она отозвалась:
"Да, приготовила. Сейчас вынесу".
Редактор сунул мне в руку свои пятикроновые и крикнул жене:
"Хельми! Оставь! Неужели ты думаешь, что..."
Я схватил ящик с надписью "Аура" и сказал:
"Эту проблему вам придется решить самим. Мадам знает, где нас найти", - посмотрел на нее с сожалением. И ушел.
На следующий день, когда я пришел в редакцию забрать свои пожитки, господин Кару, естественно, не стал меня отговаривать. Но, благодаря этому, через полгода наша прачечная стала процветать.
Каким образом? Из-за точности. Вежливости, - Улло назидательно поднял вверх палец и закончил: - Запаха. Да-да".
И растолковал:
"Мы, мама и я, заказали на маленькой химической фабрике Хассельблата, что на Палдиском шоссе, порошок лаванды. Его паковали там в мешочки из папиросной бумаги, в каждом несколько граммов порошка. Я проштемпелевал каждый мешочек золотыми буквами "Прачечная Аура". В каждый пакет чистого белья клали мешочек или два. И это подействовало. Вскоре клиенты стали у нас спрашивать, где его можно купить. И мы сами стали продавать. Зарабатывали на этом, если я правильно помню, десять сентов с мешочка. Безделица, конечно. Но клиентов у нас поприбавилось. Между прочим, госпожа Пихл, то есть госпожа Кару, продолжала отдавать нам в стирку белье. Так что в июне 37-го, когда я по приглашению дяди Йонаса и тети Линды последний раз отправился отдыхать в Пярну, мы попросили моего одноклассника Томпа и его сестру Вийре подменить нас. Каарел подменил меня, а его сестра - мою маму, которой давно пора было передохнуть.
Итак, я убедил маму, чтобы она тоже взяла отпуск на две недели, раз уж нам представилась такая возможность. Если она считает это нужным, можно заглядывать каждый день в прачечную, но расслабиться ей необходимо. И уехал по узкоколейке в Пярну".
17
Улло убеждал меня: "Эти мои поездки в Пярну, три раза по две-три недели, были эпизодами. А мои визиты в дом Барбаруса с дядей Йонасом и тетей Линдой - эпизодами в эпизодах. С тех пор миновало пятьдесят лет.
Когда я с чемоданом из крокодиловой кожи - пара белья да дюжина книг - появился на улице Папли, дядя Йонас и тетя Линда давно уже были там. Квартира, как я рассказывал, состояла из жилой комнаты докторской четы, спальни и маленькой кухни. К ней примыкали большая прихожая и просторная веранда. Веранда выходила в сад, и войти в нее можно было из прихожей, проходной веранда не была. Обстанов-ка - плетеные кресла, книжная полка, стол с торшером и софа. Тетя Линда проводила меня туда, чтобы я обживался. День начинался с того, что мы по очереди, установленной жребием, готовили утренний кофе, и из холодильника (его каждые десять дней наполняли свежим льдом) вынимали съестное и готовили бутерброды. После чего я махал тете с дядей рукой от калитки и шагал, прихватив книжки, солнечные очки, синее махровое полотенце в полоску и плавки, на пляж. Купался, полеживал на солнышке да почитывал до обеда. И лишь на второй-третий день ощутил, к а к необходим мне этот отдых после трудового года на двух работах в редакции и прачечной. Как он нужен был моей маме. Посему настрочил ей открытку, чтоб она переложила все дела на Каарела и Вийре, и отдохнула бы хорошенько.
Обедали обычно дома. Хотя тетя Линда и дядя Йонас старались произвести впечатление более или менее обеспеченных людей, но про экономию не забывали. Однако в кафе раза два все же сходили. Навестили и Барбарусов, а поскольку для дяди Йонаса это был визит к коллеге, то доктора Вареса. В его дворце на улице Вилмси".
Улло подумал немного и продолжил:
""Во дворце", конечно, не по-доброму сказано. В то время господин доктор еще не заслуживал недоброго отношения. Он был уважаемым врачом с широким кругом пациентов - от безработных рабочих до директоров фабрик, а то и богатых американских туристов, и все они ценили его как врача. Более осведомленные знали, что он в какой-то мере был конструктором медицинских инструментов. Изобретателем. Сконструировал портативный измеритель плеврофункций. Да-да. И как стихотворец Барбарус был явлением, которое принимали во внимание. Большим поэтом я его никогда не считал. Для этого его ощущение слова было огрубленным, чувство ритма, да, особенно чувство ритма, плоским. Но Туглас45 о нем писал, что, может быть, его неотесанность нуждалась в такой неуклюжей форме, может, она была для него самой подходящей. Во всяком случае, большим поэтом он не был, но в нашей поэзии - весьма интересное явление. Эдакий с социальными фанфарами господин. И при этом гуманист, которого можно было вызвать к больному посреди ночи. И образованный до мозга костей. Знаток французской поэзии, например. И ценитель французского вина.
Однако "дворец" по отношению к его дому, повторяю, не по-доброму сказано. В Центральной или Северной Европе врачи такого уровня живут в еще более изысканных особняках. Его дом был всего лишь одноэтажным строением с мезонином на весьма второстепенной улице. Разумеется, дюжина комнат. Те, в которых я побывал - кабинет, библиотека, столовая, гостиная, - обставлены на широкую ногу. Трубки микроскопов словно только что отполированы. Половина мебели из дуба и красного дерева, вроде бы специально заказана для господина доктора у Адамсона-Эрика. Адамсон был родственником или свояком Семпера46, старого приятеля доктора. Кстати, сам он летом должен быть в Париже, на Международной выставке, где ему вручат золотую медаль. За тарелки, кожаные изделия и прочее. Ну и конечно же там был Яан Вахтра с резьбой по дереву и живописью. Давний друг хозяина, уж не знаю с каких пор. И великолепный портрет хозяйки дома, написанный Варди.
Госпожа Сиутс - хрупкая женщина с тихим голосом, сохранившая красоту и очарование. Не были ли их отношения классической ситуацией между врачом и пациенткой? Вылеченная доктором, она испытывала к нему признательную привязанность. А он - восторг перед своей Галатеей. Еще два портрета хозяйки я увидел в доме: кисти Адамсона - в гостиной и Бергмана - в кабинете доктора. Люди, которых я у них встречал, были достойны внимания: Семпер, в то время, как ты знаешь, один из кардиналов нашей литературной мысли (если Тугласа считать папой) со своей госпожой Авророй, одноклассник хозяина и сердечный друг. Тальвик47 с Бетти48. Они поженились этим летом. Тальвик уже готовый Тальвик, а Бетти лишь недавно привлекла к себе внимание "Пылью и пламенем". И еще очень молодой, очень светлый и очень долговязый Санг49. Почти неизвестный, но я запомнил его, по крайней мере после выхода сборника "Стены". Со смуглой Керсти50. У нее "Дорожные ветры" с собой в сумочке, еще в рукописи.
Нет-нет, никаких многолюдных поэтических чтений я не помню. Но уже в первые наши посещения и в тот последний раз, в 37-м летом, случилось так, что после полуночи или даже в предутренний час со стаканом недопитого Вarsak'a хозяин читал Йонасу, Линде и мне в том числе свои новые стихи".
"Какие?" - спросил я.
И Улло пожал плечами: "Я не помню. В последний раз из сборника "Рыбы на суше". Они тогда еще не были опубликованы".
Улло замолчал, глянул на облака над силуэтом Вышгорода и перевел разговор на другое: на газеты того самого лета 37-го, на события в России и на то, как к ним относились в доме Барбарусов. Я вынужден был его прервать: