Полет на спине дракона
Шрифт:
Уставший Джучи растянулся у очага и искоса посматривал на жену, подзуживал.
— Нет, мой повелитель, — Уке-хатун, паясничая, распростёрлась у ног мужа, — всю жизнь я хотела катать войлоки в юрте простого харачу. Пусть не в сытости, зато в почёте.
— В почёте? — насторожился он, ожидая продолжения.
— Была б моя воля, разве пошла бы второй женой? Да разве ханскому сыну откажешь...
Вот такие у неё маленькие слабости. Уж год, как живут они вместе, а она всё намекает... Выводит разговоры в эту сторону. Это — не боль, а приятная привычка. Знает, хитрюга, что цепко держит мужа за ниточки. Вот и ублажает себя иногда: «Скажи, скажи ещё раз». А подумать — не в том даже и дело. Уке о будущем печётся.
Да разве он против?
И Джучи с притворным недовольством бурчит: «Никтимиш мне отец навязал, не я выбирал... Тебя — сам. Поэтому ты — самая первая».
— Значит, ты согласен бороться за эти слова? Даже если за ними, как за куренными повозками в бою, будем стоять не только мы вдвоём...
Джучи насторожился. Неужели... За этими ожиданиями он даже забыл про любимые поводы для печали. Но спрашивать так, в лоб... Он её уже успел изучить, она не скажет.
— Послушай меня, муж мой, — заговорила она размеренно, как рассказывают улигер. — Скоро у тебя будет много поводов и для верности...
— Значит, всё-таки...
— Да. Сиди спокойно. Я не говорила об этом раньше. Без того, что нас ожидает вскоре, мои слова — шум тальника на ветру. Ты боишься, что в тебе нет крови отца?
Окаменел, насторожился. Конечно же, он боялся. И того, что она тоже засомневается, боялся. Но слухи, слухи...
— Но разве твой хан Темуджин устаёт повторять, что не родовитостью, не верностью, но умом и мужеством завоёвывают его расположение? Разве не возвысил он сына кузнеца Джэлмэ и пастуха Боорчу в ущерб своим негодным родичам? — Её руки, с тонкими крепкими пальцами теребили маленький острый ножик для резки баранины. — Так почему не распространит своих мудрых постановлений на собственную юрту? Не знаешь, несчастный? — Она встряхнулась, загремели украшения на халате. — Разве твой ленивый брат Угэдэй больше достоин внимания хана, чем ты? Разве Джагатай, завистью испортивший печень, смывает благородной кровью собственную глупость? Ибо только глупый и больной — завистливы.
Джучи сидел, не шевелясь. Уке своим позабытым за этот год азартом очень напоминала ему себя, прошлую, ту, какой она была в момент их первого знакомства на Великом Курилтае.
— Хватит ли смелости понять, — в её голосе звенел задорный металл, — или я говорю с одержимым мангусами? Если Небо определило твоё предназначение быть багатуром и белой костью — имей силу и мужество сделать родовитой свою собственную кровь. Разве не ради этой возможности столько лет умирали наши воины? Не ради ли этой правды прозорливый Тенгри возвысил твоего отца? Он — твой отец по выбору Вечного Неба, а не по глупости рождения. — Уке замолчала на мгновение, потом продолжила тихо, устало: — Хочешь узнать о себе — узнавай, но не шарахайся от правды, как вол от слепой плети. Перехвати эту плеть.
Она перевела дыхание... сказала:
— Тем более что нас будет трое... Твоя кровь, — и она лукаво улыбнулась, — шаман гадал на лопатке, жди сына.
Конечно, никакие слова не способны были вытащить из Джучи застрявшие занозы, когда он был одинок. Однако появление в его жизни Уке разве не сделало его другим? В её глазах постоянно читал он самое важное: «Мне нужен ты, именно ты».
Он и сам не заметил, как повернулось его беспокойство в другую сторону... Раньше было так: «Я — отравленная падаль, напоминание о позоре. Это от меня до поры ? скрывают. Но ВДРУГ всё-таки не падаль? » А теперь, после появления в его жизни Уке, стало иначе: «Я ей нужен, пока она не узнает, что я отравленная падаль. А ВДРУГ всё-таки не поэтому...» И вот... наконец.
Долго Джучи смотрел на очаг, и наполняла его тело счастливая беззаботная слабость.
— Что... что же ты ра-раньше-то...
— Нужда не подоспела. Будешь ли думать теперь о нас, а не о том, какой ты несчастный?
После короткого молчания, одержимый небывалым приливом сил, он сказал, как припомнил:
— Отец (ничего не кольнуло)... посылает меня на войну в Северные Горы, — «лесные народы» покорять. Зачем ему это? Не знаю.
— Будешь копаться в себе, и что знал забудешь. — Она уже делалась привычно колкой [61] .
61
Колок — небольшой участок леса среди степи.
— Вернусь не скоро. Хотел не вернуться — теперь вернусь.
— Не вернёшься — плохо мне будет, умучают. Хотел не вернуться — о ком думал? О себе, нелюбимом.
— Вернусь, — твёрдо, как это умел отец, отчеканил незаконный сын, — и мы всё узнаем, ВСЁ узнаем.
И Джучи впервые за долгие годы торжествующе улыбнулся.
Уке и Маркуз. 1207 год
С тех пор как поплатилась за свой длинный язык неожиданным замужеством, окружали Уке облавным кольцом нелёгкие вопросы. Ответишь — вырвешься. Не разгадаешь — пропадёшь. А спросить — у кого?
Подтянутый молодой нойон, застенчивый, колючий и печальный одновременно, с которым она так неожиданно пересеклась на курилтае, сразу понравился ей. В девичьих грёзах о будущем являлся именно такой — медведь на верёвочке. Покорность и мощь в одном лице.
Мягкий ручной медведь обернулся мятущимся тигром, сыном самого главного, самого сильного здешнего зверя (или чудовища?). Удержишь ли такого в тонкой паутинке женских интриг? Но нет пути назад. Ежедневно, ежечасно рвутся непрочные верёвочки... Страшно. Садилась, обхватывала руками голову, гремела дорогими китайскими висюльками, думала.
Посватался Джучи — и воссияли торжеством лица её родичей. Радовались и злорадствовали. Чего им от этой свадьбы надо? Нечего и гадать. Вот, мол, смотрите. Пришла пора свалить безродных разбойников — «людей длинной воли». Хунгиратка Бортэ — жена Темуджина, хунгиратка Уке — жена его сына. Благородный обох хунгиратов волей Вечного Неба породнился с родом Борджигинов.
Сын родился в отсутствие отца, увязшего где-то в полночных горах. Никто не защитит от нахальных глаз.
Ходят родичи, посматривают на её младенца, надеются на лучшее. «Вырастет, своих к власти приведёт».
Если Чингис, петляя и сражаясь, хочет именно этого — возвеличить свой оскорблённый обох, — то правильнее всего стараться оправдать подобные ожидания. Её сын будет старшим в третьем колене и наследником Великого Улуса... после Орду.
Орду — отпрыск нелюбимой жены — беда невелика. Будет Воля Неба — отодвинем. Больше детей у этой пугливой утки не будет. Уж мы постараемся, не допустим.
Так да не так? О чём свистели, возносясь над пожарами, Темуджиновы сигнальные стрелы-йори? О том, что второе дело — откуда человек. Важно, что разумный и верный. От родичей своих отбивался юный Темуджин, из-за них мальчиком тёр шею о кангу [62] , от них уползал по крутым урочищам в слепую ночь. Забыл ли?
62
Канга — шейная колодка.