Полет на спине дракона
Шрифт:
Во-первых, можно всегда попенять излишне гордому царевичу, что тот проворонил противника.
Во-вторых, теперь Гуюк ему будет кое-чем обязан, ведь всегда ему можно сказать: «Хорошо мы вовремя подоспели, а ежели нет, что тогда?» Можно, например, по случаю и отмахнуться: «Молчи уж, видели мы, как ты воюешь без нас».
Самое главное — основной удар свежего войска лесовиков обрушится на Гуюковы тысячи, и, значит, поплатятся жизнями именно его воины, а не нухуры Бату.
Что-то было во всём этом не очень честное. Однако кто мешал Гуюку вовремя позаботиться о добыче нужных сведений? Кто заставлял отдалять свой лагерь так далеко от того места, на которое указал джихангир? «Ничего,
Какое-то время джихангир даже подумывал, не обнаглеть ли ему совсем и не дать ли урусутам слегка поразорять Гуюков лагерь? Вот уж тогда они точно, опьянённые победой, будут совсем беспомощны против подоспевшего свежего врага. Бамут говорил: когда урусуты видят добычу — про всё забывают. У них там кто сколько нахватал, то и «святая олджа-добыча». Чудно. Впрочем, так было и у монголов, пока Темуджин не навёл надлежащий порядок, с тех пор всё захваченное делится после боя по справедливости.
Какое-то время Бату всё-таки тешился одной только возможностью такое допустить с лагерем Гуюка. То-то любезный друг покрутился бы, поёрзал... Но нет — это уж слишком. Убережёшь своих, зато войско в целом тут уж точно поредеет без нужды. Гуюковы кераиты и найманы не иначе полягут костьми, но в лагерь врага не пустят — они тёртые бойцы и ещё пригодятся. А поскольку каждый служит там, где судьба его поставила, то, получается, и пострадают они безвинно. Делать бывалых воинов жертвой семейных дрязг негоже.
Боэмунд и Прокуда.
Сражение под Пронском. 1237 год
Середина — место безопасное и потому противное. У безопасных и противных мест обычно бывает ещё одно неотделимое свойство — их тяжело сменить на другие. Прокуда совершенно напрасно размахивала своим луком. Как будто нарочно — по подлому мужскому сговору — ей не дали занять «смертное» место где-нибудь на краю строя. «Я стреляю лучше вашего», — ярилась девушка... С ней не спорили, уважительно или снисходительно кивали, но она так и оставалась посерёдке — а с ней и Боэмунд — «живые мощи» этого угловатого похода. Он злился, но должен был оставаться при ней.
Хочешь посмотреть, сколько проживёт государство — брось орлиный взгляд на его середину, на его, так сказать, чрево. Если там порядок и покой — значит, бояться нечего. По тому как быстро недовольное шевеление превратилось в биение рыбы, когда её тащат раскидистой сетью, — он понял: то, к чему он так стремился, случилось. Ещё немного — и всё превратится в беспорядочное бегство.
Да место паршивое — ничего не видно, ничего не слышно. Если победа — подоспеешь к обглоданным костям. Если поражение — удрать не успеешь. Но, поскольку о победе и речи быть не может, хорошо бы подумать обо всём заблаговременно. В таком положении он уже один раз побывал, давным-давно, под городом Акра в Святой Земле — когда был оруженосцем у арбалетчика. Урок, правда, был не как надо, а как не надо... ибо тогда его пленили сарацины, но... Но кто сказал, что это не урок?
Как говаривал Субэдэй, ветка долго гнётся, но быстро ломается, пора вмешиваться. Ну что ж. Чему-то же его чародей Маркуз научил или нет? Он обернулся к Гневашу и заговорил резко, полушёпотом.
— Эй, внимание, всем слушать меня... Это понятно?
Когда сам растерян, послушаешь кого угодно. Ближайшие мужики-смерды (знатных тут не было) судорожно кивнули. Услышав деловую речь из уст «праведника», они и вовсе ошалели.
— Сейчас начнётся разброд, люди побегут! Кто-то бросится врассыпную, но не все и не сразу. Тогда татары начнут прицельно стрелять... Стреляют туда, где скопление, поэтому, поэтому... — Он замолчал на миг, чтобы привлечь внимание. Прокуда посмотрела на него с таким испугом, что Боэмунд поёжился. — Разбегаемся, но не теряем друг дружку из виду, бежим к лесу рывками, петляем, как зайцы. Оружье не бросать — это ваша смерть. Все поняли? Когда уже все вокруг побегут лавиной, не пугайтесь — это хорошо. Тут-то татары стрелять и перестанут — жалко стрел. Будут догонять, рубить и ловить одиночек. Этот миг пропустить нельзя. — Изо рта Боэмунда рывками вылетали причудливые комья пара, и он ощутил себя джинном из кувшина, тот тоже в дыму появляется. — Поэтому я снова махну, и все опять — ко мне. Встаём спина к спине. Колья, копья, рогатины наружу, делаем «ежа». Всадники на острия не сунутся. Шаг за шагом... отступаем во-он к тому леску. У опушки — снова бегом.
Он знал: люди Гуюка в лесок их пропустят (тех, кто добежать успеет), дадут там спрятаться и оцепят кольцом — до завтра. Полноценную облаву по колкам в день битвы устраивать не будут, не до того — управиться бы с теми, кто в поле. Поэтому, призывая мужиков отступать под защиту деревьев, он немного кривил душой. Это не спасение, это — плен... ну так хоть не гибель. Но думал-то он не о них, о себе и Прокуде.
«Ежа» из рогатин не получилось. Они втроём — Гневаш, Прокуда и он сам ощетинивались на иного всадника, но люди с саблями, не останавливаясь, пролетали мимо, окунув в молоко снежных брызг. Недалеко от приречных тальников из их троицы арканом выдернули, будто из грядки, Гневаша.
В хитром сплетении поджарых стволов пересидели до темноты. И Боэмунд, и Прокуда были ранены... А коли так — в лесу до утра закоченеешь в камень, даже если ночью их оставят в покое, то до утра без обогрева и перевязки не дотянуть. Лесок, конечно же, окружат вспомогательными сотнями, а по утряночке докончат начатое.
Что же делать? А всё просто. Как говорится, темнее всего под фонарём. В подсобных подразделениях у Гуюка народ ротозеистый — так, боголы. На это Боэмунд и надеялся. «Вот и погреемся у костра оцепления, перевяжемся, перекусим (не угостят — по Ясе смерть), поговорим о тяжкой жизни с часовыми. Мол, раненые из тумена, своих потеряли, ослабели. Прокуда прикинется немой — женщин тут и без неё хватает. А его какой проныра не примет за своего, когда он и есть — свой. Уже давно болтает по-монгольски без акцента».
...За полночь сытые, перевязанные и отогревшиеся они тихонько отволокли оглушённых кераитов из оцепления в их шалаш, подбросили веток в костёр и на краденых конях растворились в морозной тьме. К утру были далеко и в безопасности. Днём Прокуде стало худо — рана на плече открылась. Они ехали по буеракам бесконечного леса. С таким-то раздольем, Боже мой, кого к чему силой принудишь? Эх, Бату, какое уж тут завоевание!
— Все едем, едем и где ж твой стрый [105] ?
105
Стрый — дядя.