Полет Однодневки

Серебрянская Виктория

– Не торопись! Ишь, какая шустрая! Сейчас все будет. А понравится, так и будешь меня и далее навещать. – он хмыкнул – По-соседски.

Не обращая внимания на мое сопротивление, воровато оглядываясь по сторонам, дядька Павел уже почти подтащил меня к калитке. Когда его пальцы коснулись задвижки, запирающей калитку, ужас накрыл меня с головой. Совершенно потеряв голову, не соображая, что делаю, я изо всех сил впилась ногтями свободной руки туда, куда дотянулась. Пусть, ногти и короткие, но легко могу оцарапать до крови.

Жаль,

что это были не глаза.

Я не сразу сообразила, что нечто мягкое и мокрое под моими пальцами – это губы дядьки Павла. Сосед завопил пожарной сиреной и с силой сжал мое запястье. Понимая, что сейчас случится, я постаралась сжать пальцы как можно крепче. И не ошиблась. Сосед больно дернул меня за руку, отрывая от собственной губы. Надеюсь, я хоть кусочек ему оторвала. Может, хоть после этого он перестанет раздевать меня глазами.

Я думала, что после такого демарша с моей стороны, сосед меня отпустит хоть на мгновение. И я смогу удрать домой. Но я ошиблась.

Оторвав от себя одну мою руку, и, по-прежнему удерживая повыше локтя вторую, дядько Павел прикоснулся пальцами к своей израненной губе. Больно, по-видимому, было сильно. Потому что сосед зашипел, как шипит выплеснутая в горящий огонь вода, и отдернул руку. Посмотрел на свои окровавленные пальцы и, размахнувшись, со сдавленным «с**а!» ударил меня кулаком по скуле. Между прочим, той же самой, которой сегодня уже досталось и так.

В голове что-то взорвалось. Что-то маленькое, но термоядерное. Этот взрыв выжег все предохранители. Я отключилась.

Приходила в себя наоборот, медленно. Словно всплывала со дна нашего пруда, когда вязкий ил на дне не хочет отпускать, а легкие уже горят от недостатка кислорода.

Кто-то рядом разговаривал. Я постаралась прислушаться. Получилось. Но не сразу.

– …не реви. Доктор сказал, что черепушка у Криски крепкая. Даже сотрясения нету. Поваляется денек, и все пройдет. Ну чего ты сырость развела?

Мама что-то ответила, но так тихо, что я ничего не разобрала за ее всхлипываниями. Папа в ответ досадливо крякнул:

– Ну а что Павка? Пущай в участке сначала ему мозг промоют. А потом уже я с ним по-свойски побеседую. – В словах папы мне почудилась какая-то угроза. – Нечаво моих девок портить. Как бы я потом в глаза Яну смотрел?

На этот раз мамин ответ, больше похожий на стон, я услышала:

– Так старый для Крис пан Черный.

Папа в ответ хохотнул:

– От ты сказанула, Маричка! Дочка, чай, его не варить будет! А старый конь борозды не портит. И, это, жена, перестань Криску шпынять за учебу. Пущай учится. Яну нужна ученая жена.

Мама снова что-то очень тихо пробормотала, сопроводив короткую фразу горестным всхлипом. Папа твердо ответил:

– Никаких поступлений! Ото книжки свои пущай читает. А по осени ее окрутим с Яном. Дальше пусть сам решает.

Мне стало горько. Папин начальник, конечно,

мужчина видный. И обеспеченный. Да только вдовый он. Года три назад жену похоронил. А жена на семь лет моложе его была. У нас в городке болтали разное. В основном, глупости всякие. А как оно на самом деле было, я не знала. Может, и хороший он. Да только права мама, старый. Не о таком муже я мечтала. Да, если честно, то вообще о муже не мечтала.

Я перестала прислушиваться к разговору родителей, привычно отгораживаясь от реальности мечтами. В мечтах не было ни дядьки Павла, ни пана Черного, ни навязываемого замужества. В мечтах я была пилотом космического крейсера. Самым лучшим пилотом. Самого лучшего крейсера. Я так замечталась, что что не заметила, как уплыла в сон.

Проснувшись поутру, я долго не могла понять, почему так светло. И откуда такие белые стены. Маленькое окошко комнатки, которую я делила с младшей сестрой, выходило на запад. И к тому же в сад. Поэтому солнце никогда в него не заглядывало. А в дождливую погоду часто приходилось включать свет, потому что в комнате из-за пасмурной погоды было совсем темно. Да и стены в комнате были не белыми, а оклеенными бумажными обоями в темно и светло коричневую полоску.

То, что я в больнице, я сообразила только тогда, когда открылась не замеченная мною ранее дверь и в палату вошел усатый пожилой врач с усталыми глазами. Он ощупал меня со всех сторон. Повертел мне руки и ноги. Посветил в глаза маленьким фонариком. А потом, вдвоем с медсестрой, запихнул меня в какой-то аппарат.

В результате всех моих мучений, мне выдали справку о том, что я здорова и отпустили домой.

Дома все было, как всегда. Папа был на работе. Братья опять где-то шатались. Мама что-то готовила на кухне. А сестренка играла перед домом. Но, увидев меня, увязалась следом.

– Криска вернулась!

Мама выглянула из кухни, всплеснула руками:

– Что ж ты не позвонила! Я б тебя бы забрала из больницы.

Я улыбнулась:

– Мам, да я не маленькая, четыре квартала пройти. Да и Стешку на кого бы ты оставила?

Мама смущенно улыбнулась.

– Ну хорошо, отдыхай. Я юшку варю. Твою любимую. Пацаны на рассвете на пруду натаскали хорошей рыбки. А ты иди, отдыхай. – И уже сестре: – Стешка! Не мешай Крис. У нее голова болит!

Мама вернулась на кухню. Сестренка поплелась на улицу. Но надолго ее не хватило.

Я только и успела переодеться, как дверь в комнату приоткрылась и в образовавшейся щели появился хитрющий глаз. Увидев, что я не сплю, и даже не ложилась, Стеша проскользнула в комнату, прикрыв за собою дверь:

– А учола дядьку Павла полисия увела в налучниках!

Я так и села с размаху на кровать и ошарашенно выдала:

– За что?!

Это я, конечно, не подумав. Вряд ли сестренка знает ответ на этот вопрос. У мамы позже спрошу. Но мелкая сплетница меня удивила повторно.