Шрифт:
Полёт шмеля в условиях полярной ночи.
Ноги дирижёра терзали новенькие, буквально утром извлечённые из коробки, ботинки. Особенно, в истязании усердствовал левый башмак, раздраконивший уже почти высохшую мозоль на мизинце.
Игорь Глебович старался сейчас не думать, про эти чёртовы ботинки, но перед глазами возник силуэт жены, в традиционном образе непризнанной прорицательницы. Игорь Глебович мысленно передразнил Людку, от
– А я ведь тебе говорила! Натрёшь ноги!
Когда он собирался на службу, супруга, конечно, много чего говорила. При этом, комментарии и рекомендации милой, нельзя было отнести к эталонам дипломатии. На что Игорь Глебович миролюбиво указал ей:
– Людмила, ты жена начальника военного оркестра! А так выражаешься!
– Я жена алкоголика. – отрезала Людка, которая, вследствие, удавшегося накануне вечера у мужа, была настроена агрессивно.
Да-а…Что-то милая стала последнее время пухнуть, как на дрожжах. Хотя и он сам… Игорь Глебович тщетно попытался втянуть живот.
Так, всё! Хватит отвлекаться на ерунду.
Руководитель военного оркестра взглядом осадил Лукича, который задрал свою валторну так, что чуть не заехал коллеге в глаз, и растянул паузу, словно давая возможность оркестрантам проникнуться глубиной момента.
Наконец, дирижёр чуть подал своё тело вперёд, и плавно взмахнул рукой. Белые кубики запрыгали по игральной доске нардов. Выпали «двойка» и «четвёрка». Мнимая надежда на кош, со спасительными шестёрками, унеслась, как юность. Собравшиеся у стола, музыканты зашушукались. Игорь Глебович проиграл третью партию в «шеш-беш» подряд, что было случаем редчайшим.
– Сука, задрали! Как хорёк курицу!
Раздосадованный Игорь Глебович нервно стянул ненавистные ботинки, оставшись стоять на студеном полу, в одних носках. Котельная заполярного города П. работала с перебоями и клуб эскадры подводных лодок, где репетировал оркестр, прогревался по «остаточному принципу».
– К чёрту! Пойду, сегодня на склад. Пусть меняют!
– Хм! – усомнился Лукич, в успехе визита начальника на вещевой склад, любовно рассматривая мундштук своего духового инструмента.
Александр Лукич был ветераном оркестра, а по званию вторым после дирижёра: «старший мичман». И Лукич знал, что говорил. На вещевой склад надо было идти, с давно обещанной, тамошнему начальнику, бутылкой «шила». И вчера, у Игоря Глебовича спирт был. Но благодаря, в том числе посильной помощи и самого Лукича, его не стало. И, соответственно, смысла идти теперь на склад, ветеран не усматривал.
Дирижёр мастерски владел многими инструментами, но с не меньшей страстью, чем музыке, он отдавался любому занятию, имеющему хотя бы намёк на азарт.
Что угодно: карты, домино, кости, шахматы, шашки, а в «шеш-беш» он мог играть сутками. При этом, если его правая рука уставала, он начинал бросать кубики левой. Но после сегодняшних, трёх проигранных кряду партий, Игорь Глебович решил поискать удачу в другой области:
– Ну, что, может, пульку распишем?
Лукич, мудрый, как и всякий преферансист, резонно заметил:
– Не успеем партию закончить. Лучше уж, после обеда.
– Лучше бы ты вчера таким разумным был. – огрызнулся Игорь Глебович.
Вчера, их «чисто символические по 15 капель», завершились в три часа ночи солом на валторне в квартире Лукича. И то только потому, что соседка стала угрожать звонком в комендатуру.
Из коридора донеслись звуки, рождённые музыкальным инструментом, но не связанные между собой гармонией. Это дул в свой огромный геликон матрос Штукин, посаженный в коридоре клуба вперёдсмотрящим.
Очевидно, Штукин, сволочь такая, проспал, увидел чужака слишком поздно, в результате чего и выдал эту какофонию, вместо оговорённой партии из военного марша.
Игорь Глебович стал судорожно запихивать ноги в ботинки:
– По местам! Ну, ка… С третьей цифры!
В импровизации оркестра с трудом угадывался вальс «Амурские волны».
Дверь неуверенно открылась, и в проём просунулась, скукоженная морозом, физиономия вахтенного с проходной. Полностью зайти в помещение, матросу мешал огромный, не по росту, во многих местах латанный, овчинный тулуп.
Ослеплённый величественным блеском духовых инструментов, он зачарованно улыбнулся и шумно втянул выпадающую соплю.
– Тащ!
Игоря Глебовича всегда раздражал этот огрызок обращения от положенного ему «товарища, старшего лейтенанта». Хотя данное приветствие считалось вполне приличным в военной среде, и иногда даже использовалось офицерами. Но сейчас, ботинки, похмелье, да и физиономия самого посыльного не располагали Игоря Глебовича к умственным беседам о строевом уставе.
– Ну, чего тебе, родной?
– Тащ, там эта… В пятнадцать ноль-ноль совещание. Вам надо быть.
– Где совещание-то?
Посыльный вспоминал. После ледяного, свинцово-белого безмолвия плавучего причала, вахтенный, ошарашенный волшебным миром искусства, начал оттаивать и соображать чуть хуже, чем обычно.
– У командира бербазы?
– Не-а.
– У начальника политотдела?
– Не…
Игорь Глебович начал раздражаться:
– У папы римского?!
Оркестранты загыгыкали.
– У командира эскадры.
Упоминание вице-адмирала С. стряхнуло с лабухов ухмылки и заставило приосаниться.