Полет ворона
Шрифт:
— Куда это добираться? — недоуменно спросила Таня.
— Так ты, что ли, намекаешь, что приглашения не получала? Мы же всем выслали, по списку, вовремя.
— Господи, да я неделю ящик почтовый не открывала. Иван ничего на этот год не выписал, а меня в институте заставили на какую-то «Комсомольскую жизнь» подписаться. Читать нельзя, а для сортира жестковато.
Никита усмехнулся, потом оглядел Таню с головы до ног.
— Да, видно, и вправду не получала. Что, и Вано не сказал?
— Да он дома и не бывает почти.
— Понятно... Постирушка или приборочка?
— Приборочка... Ты пока раздевайся, проходи. И не забудь рассказать, куда это мне явиться надо.
— Так, в одно место. Дом Кино называется. Ты, часом, не забыла, что есть такое искусство, важнейшее для нас, как сказал Ильич?
— Потихоньку начинаю забывать... Сейчас, потише сделаю.
Она забежала в комнату, и Челентано умолк.
— Так вот, — продолжил Никита, — имею счастье сообщить тебе, что некая фильма, «Особое задание» рекомая, благополучно смонтирована и готова предстать пред светлы очи взыскательной публики. Сегодня смотрины. Званы все, кто к оной фильме касательство имел, с одной стороны, и наиболее заслуженные представители общественности — с Другой. Так что, будь любезна, сворачивай свою хозяйственную деятельность, причепурься. Потом для тонуса по бокальчику вмажем и отправимся с Богом. Карета ждет, труба зовет.
— Ой! — сказала Таня и побежала отмываться.
—Вот-вот, — отозвался Никита, прошел, не снимая нок, в гостиную, поставил торт и шампанское на стол, достал из серванта вазу, водрузил ее в центре стола, приспособил в нее гвоздики, снова залез в сервант, отыскал там фужеры, плоское блюдо под торт и два маленьких блюдца из того же сервиза, расставил все это на столе, посмотрел, чуть-чуть передвинул одно из блюдец и развалился в кресле, любуясь композицией.
— Эй, будешь мимо проходить, прихвати с кухни ножик и две ложечки! — крикнул он.
В дверях показалась Танина голова, обернутая махровым полотенцем.
— Ты что-то сказал? — спросила она.
— Господи, она еще и башку намыла! Теперь сушиться два часа будет.
— Ничего, я феном, быстренько... Никита вздохнул и посмотрел на часы.
На «парад-алле» они при всем при том не опоздали. Запыхавшись, вбежали на узкий просцениум между занавесом и экраном и оказались среди знакомых лиц. Главный оператор Лебедев, Огнев, Анечка Шпет, знаменитый москвич Валентин Гафт, сыгравший начальника врангелевской контрразведки, другие. В полумраке Таня разглядела Ивана. Он озабоченно перешептывался с соседом и не обратил на Таню внимания. Не было видно только Терпсихоряна, зато из-за занавеса доносился его характерный голос:
— ...мы работали душа в душу и жили одной сплоченной семьей. Не обходилось, конечно, без трудностей. Но, как говорят у нас на Кавказе, жизнь без забот — что харчо без перца...
Никита подтолкнул Таню локтем:
— Учитесь, Киса, как излагает! Народную мудрость небось на ходу придумал...
— Мы от души надеемся, что наш скромный труд был не напрасен, — продолжал заливаться Терпсихорян, — что зритель, ради которого мы работали, оценит и полюбит наш фильм, как любим его мы, весь наш сплоченный и дружный коллектив, который я с радостью представляю вам...
Из зала раздались аплодисменты. По просцениуму стремительно пробежала Адель Львовна — та самая полная дама, которая хлопала полосатой хлопушкой перед каждым дублем — и построила всех по ранжиру.
Занавес неторопливо разъехался, и перед Таней возникло море человеческих лиц, неразличимых отсюда — зал был в полутьме, а свет падал сюда, на них, предъявляя зрителю тех, на кого он пришел посмотреть, — всех одинаково, прославленных и безвестных, любимых и еще не снискавших любви.
Никита снова толкнул Таню в бок.
— Лучи славы, — проговорил он, не разжимая губ. — Купайтесь, мадам...
— С особой радостью представляю вам того, без кого не было бы сегодняшнего торжества, — вещал в микрофон Терпсихорян, — автора романа и сценария, выдающегося писателя и замечательного человека... — Он выдержал паузу. — Федор Михайлович Золотарев!
Раздались громкие аплодисменты.
Виновники торжества были выстроены полукругом. Таня и Никита, как припозднившиеся, оказались с самого краю, и им было хорошо видно всех остальных. Когда объявили Золотарева, Таня выжидательно посмотрела на дородного, седовласого мужчину в черном костюме, стоявшего справа от Ивана. К ее удивлению, к микрофону бодрыми шагами вышел другой сосед Ивана — невысокий, подтянутый, немного похожий на французского актера Трентиньяна — того самого, что в «Мужчине и женщине».
— Спасибо, спасибо вам, — с чуть заметным поклоном начал Золотарев. — Мне, собственно, не о чем рассказывать. Все, что я хотел сказать вам, сказано в фильме, который вы сегодня увидите. А о чем не сказано в фильме, сказано в книге, которая, кстати, скоро выходит вторым тиражом...
Несмотря на такое начало, он говорил еще минут десять — про важность историке-революционной темы, про творческие планы, про полюбившихся народу героев его произведений.
Таня, обувшая по сегодняшнему случаю новые туфли на шпильках, стала переминаться с ноги на ногу.
Потом у микрофона выступали, главный оператор, композитор, художник по костюмам. Стало немного скучновато. Обстановку здорово оживил Гафт. Речь его была краткой и ехидной. Ни разу не выпав из уважительного тона, он сумел поднять на смех и автора, и режиссера, и своего брата-актера, и зрителя, падкого на всякую ерунду.
Вышедший после Гафта Огнев был явно не в ударе. Он мямлил в микрофон нечто нечленораздельное. Таню качало в ее высоких туфлях, и ей невольно вспомнились те злосчастные сапоги на вокзале.
Потом что-то восторженно щебетала Анечка Шпет, дрожащим басом рассыпался в благодарностях престарелый актер Хорев, сыгравший эпизодическую роль старого моряка.
— Эге, — шепнул Никита Тане в ухо. — Они по всем пройтись решили. Готовься, Ларина.
— А теперь разрешите представить вам нашу очаровательную дебютантку, я не побоюсь этого слова, настоящее открытие нашего фильма... Итак, перед вами наш черный бриллиант, загадочная, коварная, обольстительная Татьяна Ларина!
Скрывая полнейшую растерянность лучезарной улыбкой, Таня горделиво поплыла к микрофону. «Господи, про что говорить-то? — лихорадочно думала она. — Да еще он так меня аттестовал... Про что должны говорить коварные и обольстительные?» Она молча обвела глазами зал. В голове воцарилась пустота. Ну, хоть что-нибудь...