Полёты души
Шрифт:
И то сказать, он, здоровый мужик, специалист, сидит без дела, а этот сопляк пристроился, да ещё и хорошие деньжищи отхватывает. Но, так как зарплата Витька всё же шла в общий котел, то отчим особенно не возражал.
Что касается матери, та и вовсе была на седьмом небе от радости. Засыпая сына характеристиками: кормилец, помощник, работничек наш, старалась подсунуть ему в тарелку лучший кусок и подсчитывала, сколько ещё нужно, чтобы рассчитаться с долгами…
Через три месяца решено было обновить витьков гардероб. Купили куртку. Она, правда, была из кожзаменителя, но почти как кожанка, не отличишь. Теперь
Ещё через месяц Витёк, уже втянувшийся в рабочий ритм, как обычно, сноровито собирался на смену. Он даже что-то тихонько насвистывал от избытка молодости, чувства собственной значимости, ещё от чего-то, чего и сам не мог объяснить. Просто было солнечное утро, хорошее настроение…
Войдя в цех, Витёк сразу же натолкнулся на мастера. Тот, вечно куда-то спешащий, вместо обычного приветствия, буркнул на ходу, глядя в сторону: «Зайди в контору». От предчувствия недоброго у Витька засосало под ложечкой…
В конторе немолодая, грузная женщина вежливо сообщила ему, что сезон в этом году заканчивается раньше обычного. Сырья поступает мало, и завод вынужден оставить только минимум рабочих: в первую очередь тех, кто проработал по многу лет. Остальные идут в отпуск без содержания, под сокращение и увольнение. Конечно, они сохранят координаты Витька, на случай если опять понадобится, а пока что благодарят его за хорошую работу. Окончательный расчёт можно будет получить через три дня.
Домой идти не хотелось. Витёк представил жалостливые материны глаза, физиономию отчима. Вспомнил ещё совсем недавнюю жизнь на материнский нищенский заработок уборщицы; как сводки с военных действий сообщения отчима о том, сколько ещё людей оказалось за воротами… Вспомнил планы, которые он строил в последнее время в надежде, что удастся укрепиться на заводе.
Откуда-то налетел холодный, колючий ветер. Витёк медленно, поёживаясь, брёл по центральной улице. Всё было таким как день назад, как утром, и всё же совершенно другим. Жизнь, словно придирчивая призывная комиссия, опять забраковала его. И совсем не утешало, что он не один такой. Наоборот, чем больше бродячих собак, тем чаще их отстреливают. А Витёк чувствовал себя сейчас самым никчёмным, полупришибленным, шелудивым псом. Впереди была безнадёга. Хотелось по-собачьи завыть и заскулить. Было жалко себя, мать, сестрёнок. А ещё очень жаль ботинок: тех, из натуральной кожи, на толстой рубчатой подошве, с глубоким мягким мехом, которые он так и не успел купить.
За что?
Небольшой посёлок. Склоны, поросшие зеленью. Изредка разбросанные по ним хаты, дома стремятся занять место в самой гуще построек вдоль шоссейной трассы и по берегу реки.
Утро. Трава в росе, свежесть неимоверная. До такой степени всё необычно, что, как говорят, воздух хочется пить, а воду – есть.
Дышу полной грудью и не могу надышаться.
Вот она – чистота, свобода, благодать…
Нужно проведать подругу моей покойной тётушки. Живёт она одна. Сыновья уехали в город, обзавелись семьями. Мать навещают нечасто, всё некогда.
Маленький деревянный домик; чистый, благоухающий пёстрыми цветами палисадник – всё в идеальном порядке.
Гостеприимная, доброжелательная хозяйка встретила с радостью. Говорили о разном: воспоминания, действительность…. И вдруг откуда-то донёсся протяжный вой, переходящий чуть ли не в стон. Один раз, второй… Что это?
– Ах, боже мой, опять соседская собака – воскликнула собеседница.
–
Будку в огороде поставили и кормят через раз. Раньше поближе к моему участку была, так я ей тайком хоть что-то подбрасывала, подкармливала, а сейчас убрали с глаз долой. Не вижу её, только слышу. Она ведь на цепи. То лает, то воет, то стонет. Жалко животинку.
– А почему не поговорите с хозяевами? Кто там живёт?
– Что вы, что вы! Они такие люди… Лучше не связываться, ещё хуже будет. Да здесь у многих так.
Действительно, возвращаясь, увидела ещё один участок, где вдалеке стояла будка с привязанным к ней цепью лохматым обитателем.
Открылась калитка подворья и из неё вышли молодая женщина с мальчиком лет семи.
Я не выдержала.
– А за что вы свою собаку наказали?
– Как это?
– Ну, она у вас в изоляции от людей. В изолятор только за провинность помещают, своего рода пытка одиночеством.
В ответ получила такой непонимающий, недоумённый взгляд и короткое: «Не ваше дело», что продолжать разговор было бесполезно.
Как объяснить, что собака очень близка человеку. Смысл её жизни служить хозяину – кормильцу, другу. Что нет никого преданней, чем она.
Не раздумывая, бросится на выручку, жизнь отдаст.
Я вообще противник цепного содержания. Или свобода, или просторный вольер.
Но что поделать, так сложилось: будка, цепь, миски с едой, водой…
Всё это недалеко от калиток, у входа в жильё, чтобы четвероногий помощник мог просигналить о посторонних. Своего рода звонок и защита. Как он радуется домочадцам: тут и хвост, и лапы – всё в движении, а поближе, то и поцелуй шершавым языком. А какая тоска, когда хозяин уходит: нетерпеливое ожидание, безоговорочное доверие и осмысленное понимание возложенной на него миссии охранника.
Видела многое, но такое…
Посреди огромной, заросшей бурьяном территории, мается почти невидимое, полуголодное, ни в чём неповинное существо.
Вот тебе и простор, травы, чистый воздух, воля.
Вспомнились слова городского ветврача, что большинство брошенных собак умирает не от голода и холода, а от инфарктов, не в силах перенести предательство, жестокость или просто потерю хозяина.
На душе стало гадко и тяжело. Долго ещё преследовал вой, переходящий в тяжкий стон…
За что?
Иван да Василий
Иван – мужчина пятидесяти лет, высокого роста, крепкого телосложения, белобрысый, голубоглазый, с крупными чертами лица и той чувствительной кожей, которая при малейшем волнении начинает краснеть…
Иван медлительный и немногословный.
Василий, будучи на пару лет старше Ивана, полная ему противоположность: невысокий, вёрткий. Карие глаза, в которых, казалось, основательно поселилась иронично – задиристая смешинка, острый ум и бойкий язык делали его привлекательным и интересным.