Полежаевские мужички
Шрифт:
— Ну, милые, не уработались, видно, вы, — сказала Маринка. — А у меня дак живот прямо свело от голода. Вот как уломалась!
— Да чего-то неохота сейчас, — соврал Славик. — До ужина дотерплю.
— А я, наверно, и ужинать не захочу, на питье потянуло, — сказал Вовка.
А сами навалились на даровой хлеб, который лежал в тарелке, и умяли его до последнего кусочка. Маринка, пока ждала котлету у окошка раздачи, осталась без хлеба. Пришлось с другого стола переносить тарелку. Так Славик с Володькой и из нее по горбушке съели.
Маринка посмотрела
— Вот как деньги-то достаются…
— На! — Славик подал матери два рубля с гривенником. — Еще восемь копеек на кисель издержал.
— Ой, Славка, белый свет ведь перевернется! — удивилась Варвара Егоровна. — Ты смотри, появился в доме добытчик. А я-то, глупая, дармоедом его обозвала. Ты меня извини, сынок.
Славка независимо прошелся по комнате.
— Да ладно уж, чего там, — сказал он. — Посмотрим вот только, чего Тишка твой заработает в мои годы.
Грузди-рыжики
С неделю, наверно, по нескольку раз на дню моросили дожди, а потом установилось вёдро, и в окрестных лесах так густо попёр гриб-листопадник, что не успевали его обирать. Казалось бы, что может остаться на запорошенной прелыми листьями поляне, когда по ней только что прошнырнула ватага ребят с корзинами и когда следом за ними прошли старухи, кланяясь каждой елочке и выщупывая чуткими ладонями каждое вздутие во мху. А Митька и по обитой росе выколупывал из травы рыжик за рыжиком. Были они величиной с двухкопеечную монету — хоть в бутылке соли. И мать, удивляясь его удачливости, нахваливала сына:
— Ты, Митя, как из-под земли достаешь.
А ведь из-под земли и есть. Вот если бы ему вырваться в лес раньше всех, до солнышка бы уйти, сколько б он грибов наковырял! Но мать у него работала в колхозе дояркой, и, пока не управится на ферме с коровами, Митьке надо нянчиться с братом: укачивать в зыбке, чтобы Никола раньше времени глаза не продрал, а то до возвращения матери изведет своим ревом всю деревню. Уж такой уродился горластый, что просто мука! И надоел он Митьке хуже горькой редьки. Да ничего не поделаешь — брат.
Алик Макаров, приехавший в Полежаево из какого-то неслыханного села Улумбек, поморщился и покачал головой:
— И чего ты как привязанный вокруг него вертишься? Я бы оставил в зыбке, пусь надрывается сколько хочет.
— Про чужого так легко говорить, — возразил ему Митька.
— Ну, знаешь ли, — обиделся Алик. — У тебя что, своих интересов нет?
— Есть, — подавленно выговорил Митька.
— А есть, так почему не даешь им развиваться? — Алик ходил по избе, сунув руки в карманы. Рыжая голова у него была краснее галстука. — Думаешь, я без брата вырос? — горячился он. — И у меня брат был. А я никому не позволял посягать на свою свободу!
Может, и не позволял, кто его знает. У него мать покладистая. Митька не слыхал, чтобы она на Алика когда-нибудь повысила голос. Да и в деревне Мария Флегонтовна сразу нашла с бабами общий язык, будто всю жизнь в Полежаеве прожила. Обходительная.
Но все равно Митька не представлял, как Алик отвоевал свободу у матери.
Конечно, если у них и в Улумбеке как здесь было: в одном доме и квартира и почта, которой Мария Флегонтовна заведовала, — тогда понятно. Заревет Алькин братишка, Мария Флегонтовна откроет боковую дверь и покормит ревуна грудью. А с фермы не прибежишь.
— Слушай, а где у тебя теперь этот брат? — поинтересовался Митька, потому что Макаровы приехали вдвоем, никакого ребенка у них не было. В Полежаеве даже и не подозревал никто, что у новой почтарки два сына.
— Ну, это длинная история, — отмахнулся Алик. — Как нибудь потом расскажу, — и перевел разговор на другое. — Между прочим, у нас в Улумбеке пацаны не с ребятами нянчатся, а занимаются спортом, мышцы себе накачивают.
Алик закатал рукава: мышцы у него действительно были накачаны силой, как у боксера.
— Хочешь померяться силами? — вызывающе предложил он.
Митька оторопело покрутил головой:
— Нет, нет… — и почувствовал, как у него похолодело на сердце. Ведь если ребята узнают, что Алик положил его на лопатки, сраму не оберешься: Алик был ниже Митьки почти на полголовы.
— Ничего, не тушуйся, — Алик самодовольно похлопал его по плечу. — Меня в Улумбеке шпана и то боялась.
— А что, у вас и шпана есть?
— Сколько угодно! Это же Улумбек, не Полежаево. Двенадцать тысяч населения. Двадцать семь улиц. А мы в центре жили, так и называется — «Центр». У нас там знаешь как здорово! Река прямо под окнами, не то что ваша Березовка, — в войну подводные лодки плавали. Одна немецкая лодка и сейчас на дне лежит, всю песком замыло, поэтому и не подняли ее. И лес на сто километров.
— Да лес и у нас большой.
— Что ты мне говоришь! — возмутился Алик. — У вас партизаны не воевали? Ну вот то-то, а у нас партизанский край. У меня папа командиром у них воевал. Знаешь, какой был командир? За него немцы сто тысяч ихними деньгами обещали тому, кто поймает. Ну, я тебе потом расскажу. Ах-х-нешь!
У Митьки отец мало того, что не боевой командир, а и вообще не служил в армии: в войну, говорит, голодать довелось, с малолетства испортил желудок — так с белым билетом и ходит. Не знает даже, как из автомата стреляют.
А у Алика, похоже, отец и сейчас выполняет какое-то секретное задание правительства. Алик говорит, неизвестно когда и на побывку приедет. У Митьки же отец все время с семьей. Правда, с семьей и не с семьей: с утра до вечера на комбайне.
Мать у Митьки тоже самая обыкновенная. Скажи ей, что у сына свои интересы, что он не будет больше нянчиться с братом, так и ремнем принародно отходит.
«Ох ты сопляк, — скажет, — интересами меня придумал пугать! Я вот тебе покажу эти самые интересы, что ты с неделю не присядешь!..»