Полиция, полиция, картофельное пюре!
Шрифт:
Его заставляло оставаться на месте не то, что он видел, а то, что он слышал. Где-то совсем рядом, но вне поля зрения Монссона, что-то звенело, кто-то ходил и что-то делал. Потом послышались шаги, и из тени дома вышел человек. На нем были пестрые купальные трусы, в руках он держал два высоких стакана с каким-то красноватым напитком, соломинками и кубиками льда.
Монссон сразу же узнал этого человека по фотографиям: Матс Линдер, помощник директора, правая рука и ставленник умершего меньше сорока восьми часов назад Виктора Пальмгрена. Вот он подошел к бассейну. Женщина почесала щиколотку, по-прежнему не открывая глаз, протянула руку и взяла у него стакан.
Монссон отступил за угол дома. Линдер сказал:
— Не очень кислый получился?
— Нет, в самый раз.
Было слышно, как она поставила стакан на кафельный бортик бассейна.
— Мы с тобой просто ненормальные, — сказала Шарлотта Пальмгрен.
— Во всяком случае, все чертовски хорошо.
— Да, пожалуй. — Голос был по-прежнему безразличный. — А почему ты в этих дурацких штанах?
Что ответил на это Линдер, Монссон так никогда и не узнал, потому что в этот момент покинул свое убежище.
Он быстро и неслышно пошел той же дорогой обратно, закрыл за собой калитку и двинулся вдоль живой изгороди, обходя дом. Остановившись перед медными воротами, он без колебаний нажал кнопку.
Вдали раздался звонок, более похожий на бой часов. Прошло не больше минуты, и за воротами послышались легкие шаги. Открылось смотровое окошко, и Монссон увидел светло-зеленый глаз с неестественно длинными ресницами, великолепно сделанными с точки зрения техники, и светлую прядь волос.
Он вынул удостоверение личности и подержал его перед окошком.
— Извините, если помешал. Меня зовут Монссон. Инспектор полиции.
— А, — как-то по-детски сказала она. — Конечно. Полиция. Вы можете подождать две минуты?
— Разумеется. Я не вовремя?
— Что? Нет-нет. Просто я…
Она, как видно, не сумела найти подходящий конец фразы, ибо окошко захлопнулось, и легкие шаги удалились гораздо быстрее, чем приближались.
Он посмотрел на часы. Прошло три с половиной минуты, и Шарлотта Пальмгрен, одетая в серебряные сандалии и серое платье из какого-то легкого материала, отворила дверь.
— Входите, пожалуйста, — сказала Шарлотта Пальмгрен. — Очень жаль, что вам пришлось ждать.
Она заперла ворота и повела его к дому. На улице рокотнул мотор отъезжающего автомобиля. Очевидно, не только вдова действовала быстро.
Монссон впервые увидел виллу всю целиком и ошеломленно рассматривал ее. Собственно говоря, это была не вилла, а маленький дворец, украшенный башнями, башенками и зубцами. Все говорило за то, что ее первый хозяин страдал манией величия, и архитектор срисовывал здание с какой-то открытки. Последующие реконструкции — и пристроенные балконы, и стеклянные веранды не улучшали дела. Вид у здания был устрашающий, и трудно сказать, следовало ли тут смеяться или плакать, или просто вызвать подрывников и разнести эту аляповатую громадину на куски. При этом она казалась на редкость прочной и взять ее мог, очевидно, только динамит. Вдоль дороги, ведущей к воротам, стояли отвратительные скульптуры из тех, что были модны в Германии имперских времен.
— Да, вилла у нас красивая, — сказала Шарлотта Пальмгрен. — Но перестройка обошлась недешево. Зато теперь все тип-топ.
Монссону удалось оторвать взгляд от дома и переключить внимание на окрестности. Парк был, как он уже имел возможность отметить, ухоженный.
Женщина проследила за его взглядом и сказала:
— Садовник бывает три раза в неделю.
— Вот как, — сказал Монссон.
— Войдем в дом или посидим здесь?
— Все равно, — ответил Монссон.
Следы присутствия Матса Линдера исчезли, даже стакан, но на передвижном столике перед верандой стоял сифон, ведерко со льдом и несколько бутылок.
— Этот дом купил мой свекор, — сказала она. — Но он умер давным-давно, задолго до того, как мы с Виктором встретились.
— А где вы встретились? — равнодушно спросил Монссон.
— В Ницце, шесть лет назад. Я там выступала с показом моделей одежды. — После секундного колебания она сказала: — Может быть, войдем в дом? Ничего особенного я, правда, предложить не могу. Ну, немножко выпить.
— Спасибо, я не хочу.
— Понимаете, я здесь совершенно одна. Прислугу отпустила.
Монссон промолчал, и после паузы она продолжала:
— После того, что случилось, мне кажется, лучше побыть одной. Совсем одной.
— Я понимаю. Весьма вам сочувствую.
Она склонила голову, но не сумела изобразить ничего, кроме скуки и полнейшего равнодушия. «Очевидно, она слишком бездарна, чтобы сделать печальное лицо», — подумал Монссон.
Он прошел за ней по каменным ступеням лестницы рядом с верандой. Миновав большой мрачный зал, они вошли в огромную, забитую мебелью гостиную. Смешение стилей было поистине нелепым: сверхсовременная мебель соседствовала со старинными креслами с высокими спинками и чуть ли не античным столом. Она провела его в угол, где стояли четыре кресла, диван и гигантский стол, покрытый толстым стеклом, как видно, совсем новый и очень дорогой.
— Садитесь, пожалуйста, — официальным тоном сказала она.
Монссон сел. Таких больших кресел он в жизни не видел, а это оказалось к тому же настолько глубоким, что Монссон засомневался, сумеет ли он из него вылезти и снова встать на ноги.
— А вы и в самом деле не хотите выпить?
— В самом деле. Я не стану вас долго задерживать. Но, к сожалению, мне придется задать вам несколько вопросов. Нам, как вы понимаете, очень важно быстрее найти человека, убившего директора Пальмгрена.
— Разумеется. Вы ведь полиция. Ну что я могу сказать? Это ведь все ужасно печально. Трагедия.
— Вы видели лицо стрелявшего?
— Конечно. Но все произошло страшно быстро. Никто сначала и не среагировал даже. Только потом мне пришла в голову ужасная мысль, что он мог и меня застрелить. И всех.
— Вы никогда прежде не встречали этого человека?
— Нет. У меня хорошая память на лица, но имена и прочее в этом роде я никогда не могу запомнить. В Лунде полицейский меня тоже спрашивал об этом.