Политэкономия войны. Заговор Европы
Шрифт:
Тем не менее, 21 сентября Литвинов подтвердил, что СССР готов оказать военную помощь Чехословакии. СССР сосредоточил на своих западных границах 60 пехотных, 16 кавалерийских дивизий, 3 танковых корпуса, 22 танковые и 17 воздушных бригад592. Из запаса было призвано 328,7 тыс. человек. Несмотря на отсутствие разрешения на пролет советской авиации над чужой территорией, 28 сентября нарком обороны СССР доложил о готовности к переброске в Чехословакию 548 военных самолетов. Всего на западе страны было сосредоточено 2690 самолетов593.
Польша в свою очередь сосредотачивала свои войска на чехословацкой границе. И 23 сентября последовало официальное заявление советского правительства, в котором оно предупредило,
Однако Советская армия не тронулась с места. Это дало повод многочисленным «западным историкам» обвинить СССР в обмане. Так, С. Случ указывает на «кардинальное» изменение политики СССР, который в 1935 г. обещал прийти на помощь вне зависимости от Польши и Румынии, а теперь предлагал действовать с учетом «неизбежно ограниченных возможностей»596. Стоит отметить, что на серьезность этих «ограничений» однозначно указывала Польша, которая 8-11 сентября организовала на польско-советской границе крупнейшие в истории страны военные маневры597. Они завершились грандиозным 7-часовым парадом в Луцке, который принимал лично Рыдз-Смиглы598.
Но возможности Советского Союза ограничивали отнюдь не польские демонстрации. Чтобы прийти на помощь, СССР требовалось официальное обращение правительства Чехословакии с соответствующей просьбой. Бенеш предпочел капитулировать. Свет на причину решения чехословацкого правительства проливают выводы, к которым оно пришло на своем заседании 30 сентября: «Если Чехословакия сегодня будет сопротивляться и из-за этого произойдет война, то она сразу превратиться в войну СССР со всей Европой»599. Действительно, вторжение СССР в Польшу и Румынию «без приглашения», в данном случае, неизбежно было бы расценено всеми европейскими странами, как агрессия против Европы.
СССР в свою очередь, ради сохранения отношений, не пошел даже на денонсацию договора о ненападении с Польшей600. Тем самым он вызвал массированные обвинения в двуличности со стороны Запада. А ведь так все замечательно складывалось. В беседе с Майским еще 24 марта 1938 г. Черчилль ругал Троцкого и хвалил Сталина и тут же призывал Майского: «Докажите перед лицом всего мира, что все россказни о вашей слабости лишены всяких оснований… Такой эффект могло бы иметь ваше торжественное и совершенно твердое заявление об оказании серьезной помощи Чехословакии в случае агрессии против нее»601. Аналогичные фразы повторяли и Бонне, и многие другие. Еще чуть чуть и…
Три десятилетия спустя американский профессор А. Улам в этой связи заметил: «Советская дипломатия между октябрем (1938 г.) и мартом (1939 г.) обнаружила великолепное хладнокровие и силу нервов»602. Тем не менее «кардинальное» изменение в политике СССР после Мюнхена действительно произошло. У Сталина исчезли последние иллюзии относительно мирных целей и союзнической добросовестности Англии и Франции. Американский посол в СССР Дэвис сообщал в Вашингтон свое мнение, что советская политика «коллективной безопасности» с англичанами и французами почти провалилась и что Москва может попытаться создать «в недалеком будущем союз… с Германией». Он также был убежден в «способности [Советского Союза] защитить себя от нападения с востока и запада». 1 апреля 1938 г. он телеграфировал госсекретарю Халлу, что Москва считает себя окруженной врагами и что ей приходится иметь дело с «враждебностью со стороны всех капиталистических государств»603. Общее мнение советского правительства выражал в своем послании из Лондона посол Майский: «Лига Наций и коллективная безопасность мертвы. В международных отношениях наступает эпоха жесточайшего разгула грубой силы и политики бронированного кулака»т.
На этот раз Сталина был вынужден поддержать даже У. Черчилль:«Расчленение Чехословакии под нажимом Англии и Франции равносильно полной капитуляции западных демократий перед нацистской угрозой применения силы. Такой крах не принесет мира или безопасности ни Англии, ни Франции. Наоборот, он поставит эти две страны в положение, которое будет становиться все слабее и опаснее… Речь идет об угрозе не только Чехословакии, но и свободе и демократии всех стран… Военный потенциал Германии будет возрастать в течение короткого времени гораздо быстрее, чем Франция и Англия смогут завершить мероприятия, необходимые для их обороны»605.
Двойственная позиция У. Черчилля порой вызывает некоторое недоумение. Ведь именно Черчилль был автором той политики, которую теперь осуществлял Чемберлен,
и именно Черчилль в 1930-е гг. неожиданно стал самым яростным оппонентом премьер-министра. Один из основных и непримиримых организаторов интервенции, стремившийся, по его собственным словам, любой ценой «задушить большевиков в колыбели», теперь, защищая союз с ними, вступал в прямой конфликт с правительством. «Я прошу правительство Его Величества затвердить в своих головах эти простые истины, — говорил Черчилль. — Без эффективного фронта на востоке не может быть никакой эффективной защиты наших интересов на западе, а никакого эффективного фронта на востоке не может быть без России»606. Ни одна из популярных газет не поместила этой речи, зато полно излагалась речь премьера Чемберлена. На следующий день «Ивнинг стандарт» расторгла контракт с Черчиллем, поскольку (объяснил редактор) «ваши взгляды на внешнюю политику совершенно очевидно противоречат воззрениям нации»607.
В Англии у одних Черчилль вызывал омерзение, именно эти эмоции сквозят в словах Ченнона отмечавшего, как Черчилль, Ллойд Джордж и еще несколько человек «ликующей толпой окружили Майского… этого посла террора, убийств и всяческих мыслимых преступлений»608. У других восхищение, например, лорд Бусби, который писал: «С 1935 по 1939 год я наблюдал политических лидеров Британии, и я пришел к заключению, которое с тех пор не изменилось: за двумя исключениями, У. Черчилль и Л. Эмери, они были запуганными людьми… жалкая комбинация трусости и жадности»609.
В чем же причина, заставившая Черчилля кардинально поменять свое отношение к Советской России?
Наиболее популярные версии гласят, что с 1935 г. для Черчилля Германия представляла большую угрозу, чем Советская Россия, и что Черчилль использовал антифашистскую и воинственную риторику в борьбе за власть. Этих версий, в частности, придерживается Э. Хьюз: «Весьма вероятно, что политическая амбиция была самым важным фактором, который привел к тому, что Черчилль превратился в одного из настойчивых противников Гитлера и предпринял попытку поднять Англию против нацизма… Его антагонизм в отношении Гитлера был порожден страхом, что Германия при нацистах может стать слишком мощной и бросить вызов английской гегемонии в Западной Европе. Этот антагонизм объяснялся убеждением Черчилля, что, поднимая Англию против Гитлера, он сможет опять завоевать какой-либо правительственный пост». Чемберлен вообще полагал, что воинственные речи У. Черчилля служат только одной цели — борьбе за власть. Американский публицист Ф. Нейльсон в свою очередь отмечал: «Без Гитлера и событий, которые стимулировали его действия, Черчилль никогда бы больше не вернулся к власти»610.