Политическая биография Сталина. В 3-х томах. Том 2
Шрифт:
Но он, конечно, лукавил. Его состояние здоровья в это время не было нормальным. То, что генсек нуждался в лечении и отдыхе, видно хотя бы его письма Кагановичу от 19 июня 1932 года:
«Вы спрашиваете о моем здоровье. Здоровье мое, видимо, не скоро поправится. Общая слабость, настоящее переутомление — сказываются только теперь. Я думаю, что начинаю поправляться, а на деле выходит, что до поправки еще далеко. Ревматических явлений нет (исчезли куда-то), но общая слабость пока что не отходит. Провожу время не плохо.
И. Ст» [646] .
646
Сталин и Каганович. Переписка. С. 180.
В декабре того же злосчастного для Сталина года он в письме Ворошилову также жаловался на состояние здоровья. (Хотя, замечу в скобках, эта черта ему вообще была не свойственна): «Я все еще
16. XII. Сталин» [647] .
В целом же едва ли состояние здоровья играло главную роль в уходе Сталина в политическую тень. И уж, конечно, не чрезмерная скромность, в наличии которой его нельзя упрекнуть. Вместе с тем следует оттенить одну мысль.
647
Советское руководство. Переписка. 1928 — 1941. С. 196.
Молчание Сталина ни в коем случае не было проявлением паники, отчаяния или растерянности, которые, мол, его охватили. Напротив, он, как показало дальнейшее развитие событий, готовил очередной этап последовательного осуществления своего общего стратегического плана. Свое кредо он достаточно ясно сформулировал уже на январском (1933 г.) пленуме ЦК партии: «Нельзя не подгонять страну, которая отстала на сто лет и которой угрожает из-за её отсталости смертельная опасность. Только таким образом можно было дать стране возможность наскоро перевооружиться на базе новой техники и выйти, наконец, на широкую дорогу» [648] .
648
И.В. Сталин. Соч. Т. 13. С. 183.
Именно укрепление экономической мощи страны и в особенности ее оборонного потенциала вождь расценивал как крупнейшее достижение минувших трудных лет. Он, как бы предвосхищая возможные упреки в свой адрес, указывал, что если бы партия и страна не следовали предложенному им курсу, то государство оказалось бы в смертельно опасном положении. Конечно, кто-то может сказать, что все эти слова нацелены были на то, чтобы оправдать себя и свою политику. Я допускаю, что определенный элемент политического самооправдания в выступлениях Сталина 1933 года присутствовал. Однако это — всего лишь деталь, а не главное в его выступлениях и аргументах. Успешное выполнение первого пятилетнего плана, о чем уже шла речь в одной из предыдущих глав, преодоление кризисной фазы коллективизации, медленное, но четко наметившееся улучшение с продовольственным снабжением и рост рынка потребительских товаров первой необходимости — все это были не вымыслы официальной пропаганды, а факты реальной действительности. Сопоставляя отрицательные и положительные тенденции этого периода, подлинно великие достижения и довольно серьезные трудности, надо со всей четкостью констатировать — сталинский курс ускоренного развития страны оказался правильным и он исторически себя в полной мере оправдал. И это все явилось итогом многотрудной и героической работы миллионов и миллионов советских людей. Немалая заслуга принадлежит и Сталину как инициатору этого курса.
Мне представляется закономерным, что именно в весьма тяжелый для него 1932 год Сталин пришел к выводу о том, что дело строительства нового общества в Советском Союзе можно считать обеспеченным. В письме Кагановичу в июне 1932 года он дал следующее указание:
«Необходимо дать в «Правде» передовую об итогах весенней посевной кампании. В статье надо подчеркнуть, что сводки Наркомзема документально устанавливают полную победу колхозов и совхозов в сельском хозяйстве, так как удельный вес единоличного сектора не составляет в этом году и 20 процентов, тогда как удельный вес колхозов и совхозов превышает 80 процентов всей посевной площади. В статье надо обругать грубо и резко всех лакеев капитализма, меньшевиков, эсеров и троцкистов, а также правоуклонистов, сказав, что попытки врагов трудящихся вернуть СССР на капиталистический путь окончательно разбиты и развеяны в прах, что СССР окончательно утвердился на новом, социалистическом пути, что решительную победу социализма в СССР можно считать уже завершенной» [649] .
649
Сталин и Каганович. Переписка. С. 187.
Конечно, возникает законный вопрос: какое содержание вкладывал генсек в эту свою формулу? Имел ли он в виду, что в целом успешно завершено строительство нового общественного строя или же речь шла только о том, что отныне нет и не может быть речи о возможности попятного движения, своего рода социального реванша? По логике вещей Сталин не мог отбросить как ненужный теоретический хлам ленинские указания, согласно которым созидание новой общественной формации не может не занять длительный исторический период. Период, исчисляемый отнюдь не полутора десятками лет, прошедших со времени Октябрьской революции.
Он все это прекрасно понимал. И тем не менее спешил. Спешил сообщить о досрочном выполнении главной стратегической цели всей большевистской революции — победе социализма. В этом видится политическое нетерпение генсека, захваченного общим порывом рапортовать о досрочном выполнении планов и других заданий. В какой-то мере его нетерпение можно понять и даже объяснить стремлением доказать полную обоснованность и жизненность своей концепции о возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране. Но если оперировать более емкими и более применимыми для данного случая категориями, то говорить о победе социализма не только в чисто узком смысле, а в широком — в плане созидания экономических, научно-технических, культурных и иных фундаментальных, базисных факторов — говорить об этом было еще рано. Страна только что начинала становиться на ноги и ей предстояло пройти еще немалый тернистый, а порой и весьма извилистый путь, чтобы официально декларировать победу нового общественного строя. Сталину, как и всей его политической философии, было присуще этакое социально-экономическое и политическое нетерпение. Он постоянно делал акцент на форсировании развития страны по всем направлениям. Упрекать его в этом, конечно, есть веские основания. Но и спешить, наращивать темпы всестороннего развития государства у него было не меньше оснований. Помимо чисто внутренних факторов, к этому побуждали и внешние обстоятельства, игнорировать или преуменьшать значение которых мог только политический дебил. Нужно было идти не просто в ногу со временем. Надо было обгонять время. Эта идея стала не просто девизом той эпохи. Она превратилась в суровый исторический императив. Императив без всяких альтернатив.
Глава 10
ПОЛИТИЧЕСКИЙ БАРОМЕТР ЛИХОРАДИТ
1. Сталин перед дилеммой: консолидация в обществе или обострение классовой борьбы?
Сталинская пропаганда с каждым годом и даже месяцем расширяла кампанию по возвеличиванию вождя. Никакие трудности и проблемы не могли умерить пыл тех, кто славословия в адрес лидера партии сделал чуть ли не своей основной профессией. Даже наблюдалось, на первый взгляд, какое-то противоестественное явление — чем труднее и сложнее становилось положение в стране, тем громче звучали нескончаемые здравицы в честь вождя. Ему приписывались как реальные, так и выдуманные заслуги и достижения. Ореол мудрости, непогрешимости, железной воли и решительности, непоколебимой твердости и последовательности в проведении генеральной линии партии — все это было призвано не только польстить его честолюбию и самолюбию. Наглядно просматривалось и прикладное — сугубо политическое — назначение кампании по раздуванию культа: она должна была способствовать нейтрализации критических высказываний в адрес лично Сталина и проводимого им политического курса. Причем с начала 30-х годов уже стала проглядывать, сначала пунктиром, а затем все более явственно и отчетливо, мысль о том, что Сталин не только вполне достойно заменил Ленина, но и в ряде принципиальнейших вопросов разработки проблем строительства нового общественного уклада далеко ушел вперед.
Сам Сталин, разумеется, неизменно подчеркивал, что он является всего-навсего лишь учеником великого вождя и, случалось, высказывал даже критические замечания в связи с его собственным восхвалением. Но делал он это как-то стандартно и (если данный термин здесь уместен) как бы по долгу службы. Подобные высказывания обычно облекались в форму подчеркивания марксистско-ленинского тезиса о роли масс как решающем факторе общественного развития. В 1933 году, выступая на первом съезде колхозников-ударников, он подчеркивал: «Прошли те времена, когда вожди считались единственными творцами истории, а рабочие и крестьяне не принимались в расчёт. Судьбы народов и государств решаются теперь не только вождями, но, прежде всего и главным образом, миллионными массами трудящихся. Рабочие и крестьяне, без шума и треска строящие заводы и фабрики, шахты и железные дороги, колхозы и совхозы, создающие все блага жизни, кормящие и одевающие весь мир, — вот кто настоящие герои и творцы новой жизни» [650] .
650
И.В. Сталин. Соч. Т. 13. С. 255.
Более глубокое ознакомление с такого рода высказываниями Сталина порождает немало мыслей. Лицемерил ли он, когда порой нарочито скромно говорил о себе и упрекал тех, кто, мол, незаслуженно преувеличивает его заслуги? Или действительно выражал свое плохо скрываемое неодобрение восторженными здравицами в его честь? Думается, что здесь скорее верно первое, чем второе. Будь он на самом деле противником восхвалений, он не замедлил бы положить всему этому конец, или же поставил строгие границы, введя всю эту аллилуйщину в какие-то приемлемые рамки. Этого он никогда не делал, и остаются только два разумных объяснения. Или его собственное тщеславие и непомерная жажда восхвалений, в лучах которых он мог бы купаться, подавляли в нем чувство здравого смысла и чувство меры. Или же он рассматривал все, что относилось к его прославлению, как к еще одному эффективному инструменту упрочения собственных властных позиций. Ведь в адрес человека, которого на все лады превозносят как великого и мудрого, трудно высказывать любому его противнику какие-либо критические замечания. Скорее всего, здесь мы имеем смесь и первого, и второго. А где между ними проходила грань — на этот вопрос, видимо, даже сам вождь затруднился бы с ответом, если бы от него требовалась не показная, а действительная искренность.