Политическая цензура в СССР. 1917-1991 гг.
Шрифт:
Отличные рукописи молодых авторов, еще никому не известных имен, получают сегодня из редакций отказы лишь потому, что они «не пройдут». Многие члены Союза и даже делегаты этого Съезда знают, как они сами не устаивали перед цензурным давлением и уступали в структуре и замысле своих книг, заменяли в них главы, страницы, абзацы, фразы, снабжали блеклыми названиями, чтобы только увидеть их в печати, и тем непоправимо искажали их. По понятному свойству литературы все эти искажения губительны для талантливых произведений и совсем нечувствительны для бездарных. Именно лучшая часть нашей литературы появляется в свет в искаженном виде.
А между тем сами цензурные ярлыки («идеологически-вредный», «порочный» и т. д.) недолговечны, текучи, меняются на наших глазах. Даже Достоевского, гордость мировой литературы, у нас одно время не печатали (полностью не печатают и сейчас), исключили из школьных программ, делали недоступным для чтения, поносили. Сколько лет считался «контрреволюционным» Есенин (и за книги его даже давались тюремные сроки)? Не был ли и Маяковский “анархиствующим политическим хулиганом”? Десятилетиями считались “антисоветскими” неувядаемые стихи Ахматовой. Первое
Но позднее издание книг и “разрешение” имен не возмещает ни общественных, ни художественных потерь, которые несет наш народ от этих уродливых задержек, от угнетения художественного сознания. (В частности, были писатели 20-х годов – Пильняк, Платонов, Мандельштам, которые очень рано указывали и на зарождение культа и на особые свойства Сталина, – однако их уничтожили и заглушили вместо того, чтобы к ним прислушаться.) Литература не может развиваться в категориях “пропустят – не пропустят”, “об этесш можно – об этом нельзя”. Литература, которая не есть воздух современного ей общества, которая не смеет передать обществу свою боль и тревогу, в нужную пору предупредить о грозящих нравственных и социальных опасностях, не заслуживает даже названия литературы, а всего лишь – косметики. Такая литература теряет доверие у собственного народа, и тиражи ее идут не в чтение, а в утильсырье.
Наша литература утратила то ведущее мировое положение, которое она занимала в конце прошлого века и в начале нынешнего, и тот блеск эксперимента, которым она отличалась в 20-е годы. Всему миру литературная жизнь нашей страны представляется сегодня неизмеримо бедней, проще и ниже, чем она есть на самом деле, чем она проявила бы себя, если бы ее не ограничивали, не замыкали. От этого проигрывает и наша страна в мировом общественном мнении, проигрывает и мировая литература: располагай она всеми нестесненными плодами нашей литературы, углубись она нашим духовным опытом – все мировое художественное развитие пошло бы иначе, чем оно идет, приобрело бы новую устойчивость, взошло бы даже на новую художественную ступень.
Я ПРЕДЛАГАЮ СЪЕЗДУ ПРИНЯТЬ ТРЕБОВАНИЕ И ДОБИТЬСЯ УПРАЗДНЕНИЯ ВСЯКОЙ – ЯВНОЙ ИЛИ СКРЫТОЙ – ЦЕНЗУРЫ НАД ХУДОЖЕСТВЕННЫМИ ПРОИЗВЕДЕНИЯМИ, ОСВОБОДИВ ИЗДАТЕЛЬСТВА ОТ ПОВИННОСТИ ПОЛУЧАТЬ РАЗРЕШЕНИЕ НА КАЖДЫЙ ПЕЧАТНЫЙ ЛИСТ.
[…] II […] обязанности Союза [советских писателей] по отношению к свои членам. Эти обязанности не сформулированы отчетливо в уставе ССП («защита авторских прав» и «меры по защите других прав писателей»), а между тем за треть столетия плачевно выявилось, что ни «других», ни даже авторских прав гонимых писателей Союз не защищал. Многие авторы при жизни подвергались в печати и с трибун оскорблениям и клевете, ответить на которые не получали физической возможности, более того, личным стеснениям и преследованиям (Булгаков, Ахматова, Цветаева, Пастернак, Зощенко, Платонов, Александр Грин, Василий Гроссман). Союз же писателей не только не предоставил им для ответа и оправдания страниц своих печатных изданий, не только не выступил сам в их защиту – но руководство Союза неизменно проявляло себя первым среди гонителей. Имена, которые составят украшение нашей поэзии XX века, оказались в списке исключенных из Союза либо даже не принятых в него! Тем более руководство Союза малодушно покидало в беде тех, чье преследование окончилось ссылкой, лагерем и смертью (Павел Васильев, Мандельштам, Артем Веселый, Пильняк, Бабель, Табидзе, Заболоцкий и другие). Этот перечень мы вынужденно обрываем словами “и другие”: мы узнали после XX съезда партии, что их было БОЛЕЕ ШЕСТИСОТ – ни в чем не виноватых писателей, кого Союз послушно отдал их тюремно-лагерной судьбе. Однако свиток этот еще длинней, его закрутивший конец не прочитывается и никогда не прочтется нашими глазами: в нем записаны имена и таких молодых прозаиков и поэтов, кого лишь случайно мы могли узнать из личных встреч, чьи дарования погибли в лагерях нерасцветшими, чьи произведения не пошли дальше кабинетов госбезопасности времен Ягоды – Ежова – Берии – Абакумова.
Новоизбранному руководству Союза нет никакой исторической необходимости разделять с прежним руководством ответственность за прошлое.
Я ПРЕДЛАГАЮ ЧЕТКО СФОРМУЛИРОВАТЬ В ПУНКТЕ 22-М УСТАВА ССП ВСЕ ТЕ ГАРАНТИИ ЗАЩИТЫ, КОТОРЫЕ ПРЕДОСТАВЛЯЕТ СОЮЗ ЧЛЕНАМ СВОИМ, ПОДВЕРГШИМСЯ КЛЕВЕТЕ И НЕСПРАВЕДЛИВЫМ ПРЕСЛЕ-ДОВААНИЯМ, – С ТЕМ, ЧТОБЫ НЕВОЗМОЖНО СТАЛО ПОВТОРЕНИЕ БЕЗЗАКОНИЙ…» [826]
А.И. Солженицын в своем письме не только дал всеобъемлющий анализ и оценку истории советского цензурного диктата в литературе, обозначил апологетов цензуры – партию, Главлит и КГБ, но и предъявил обвинения в фактическом удушении литературы Союзу писателей, послушно выполняющему циркуляры «сверху». Правда, он оставил для новоизбранных членов Правления ССП возможность искупить грехи предшественников и внести соответствующие поправки в Устав Союза. Но ему лучше, чем кому-либо, было известно, что эти призывы останутся без ответа. Вернее, ответом стала развернувшаяся мощная кампания по травле писателя, в то время тяжело больного. Однако резонанс, который был вызван этим впервые прозвучавшим голосом правды, был намного сильнее, чем все ответные шаги власти. В ответ на призыв Солженицына около 80 советских писателей подписали письмо в ЦК КПСС с требованием полностью отменить цензуру. А. Вознесенский не подписал этого письма, т. к. он считал требование полной отмены цензуры нереальным. Вместо этого он выступил с призывом отменить литературную цензуру, не возражая против цензуры экономической и военной. Он также настаивал на том, чтобы в случае запрещения литературного произведения автору сообщали о причинах этого. Он также предложил, чтобы все опубликованные произведения А. Солженицына, включая «Один день Ивана Денисовича», которые до сих пор появлялись только в литературных сборниках и журналах, были изданы отдельными книгами, и была создана комиссия для ознакомления с неопубликованными рукописями Солженицына, в числе которых были рассказы и пьесы, а также два его новых романа «Раковый корпус» и «В круге первом».
826
АП РФ.Ф. 3. Оп. 80. Д. 643. Л. 42-47.
Протест А. Вознесенского привел в раздражение Союз писателей, и было принято решение отменить его поездку в США. Представители Союза писателей сообщили некоторым иностранным журналистам в Москве о его болезни и в то же время просили американское посольство оформить Вознесенскому визу. Приведенный в ярость этими действиями, А. Вознесенский написал письмо в «Правду», а копию направил в Союз писателей. В письме он заявил, что «действия Союза писателей являются идиотскими», и добавил, что «это – унижение элементарного человеческого достоинства». Вознесенский с горечью отмечал, что «ложь, натравливание писателей друг на друга являются обычной практикой в Союзе писателей, – констатировал поэт. – Это было со многими моими друзьями. Иногда мы не получаем нашу почту. Иногда на наши письма отвечают другие люди без нашего ведома». «Правда» письма не опубликовала. Эта информация была предоставлена Главлитом в ЦК КПСС и внимательно изучена, как видно из резолюций и помет, в Отделе культуры [827] .
827
РГАНИ.Ф. 5. Оп. 59. Д. 56. Л. 189-192.
Очередным скандалом обернулось письмо А.Е. Костерина [828] М.А. Шолохову, которое в дальнейшем также имело огромный общественный резонанс. Записка КГБ от 21 сентября 1967 г. в ЦК КПСС сообщала о письме, направленном в редакцию журнала «Дон» и Союз писателей РСФСР [829] в июле 1967 г., текст которого был приложен. В письме А.Е. Костерин горько свидетельствовал о сотнях писателей и поэтов, «без вести пропавших» в тюрьмах и лагерях, физически и морально искалеченных, для которых смерть духовная хуже, чем смерть физическая. Он писал, что на совести коммунистических догматов целые национальные культуры, подвергшиеся репрессиям. И не только малых народов, но и русского и украинского. «Беспощадна, – писал Костерин, – “Прокрустова ложа” цензуры. И у меня есть произведения, которые возвращали мне из редакций нескольких журналов:
828
Костерин А.Е., 1896 года рождения, известно, что в 1918-1920 гг. он принимал участие в Гражданской войне. Позднее, получив неполное высшее образование, сотрудничал в газетах «Известия» и «Гудок». Начиная с 1922 г., он примыкал к различным троцкистским группировкам. В мае 1938 г. был арестован, находился в заключении и ссылке до 1955 г., впоследствии приговор был отменен и дело производством прекращено. Костерин неоднократно исключался из партии: в 1922 г. за бытовое разложение, в 1938 г. за сокрытие порочащих его родственников сведений и в 1958 г. за антипартийное поведение, выразившееся в изготовлении и распространении «клеветнического» письма, которое нанесло политический ущерб восстановлению Чечено-Ингушской АССР. С июня 1959 г. Костерин восстановлен в партии.
829
РГАНИ.Ф. 5. Оп. 59. Д. 56. Л. 248.
– Неплохо, но – увы – не пройдет.
И у меня есть книжка, которую дважды посылали «на консультацию» (как тяжело больного к профессору-специалисту)… в Комитет госбезопасности! Потеряв, в результате “консультации”, целые главы и многие абзацы и даже реплики, книга стала рахитичной, бесцветной, просто жалкой “безноженькой” (по Вертинскому). И я непрерывно чувствую и чувствовал за все время после реабилитации, как «некто в сером» держит мою руку с пером, давит на мозг и сердце, толкает на асфальтированный путь к славе, к признанию».
А.Е. Костерин отмечал, что для наступления царства «свободы печати» помимо ликвидации Главлита и КГБ необходимо еще «обеспечить использование бумаги и типографий в интересах трудящихся». Здесь он опирался на высказывания В.И. Ленина о том, «свобода печати» это не такое положение дела, когда цензура отменена и все партии свободно издают любые газеты», а когда «все мнения всех граждан свободно можно оглашать». Цитировал из статьи «Как обеспечить успех Учредительному собранию» практический план В.И. Ленин, что «государственная власть, в виде Советов, берет все типографии, всю бумагу и распределяет ее справедливо: на первом месте – государство, в интересах большинства народа, на втором месте – крупные партии и затем – любая группа граждан, достигшая определенного числа членов или собравшая столько-то подписей». Выступая на Первом конгрессе Коминтерна, В.И. Ленин также уверял, что коммунисты строят такой порядок, в котором «не будет объективной возможности ни прямо, ни косвенно подчинять прессу власти денег, не будет помех тому, чтобы всякий трудящийся (иди группа трудящихся любой численности) имел и осуществлял равное право на пользование типографиями и общественной бумагой». Аргументируя далекими от действительности цитатами непоколебимого авторитета, А.Е. Костерин вспомнил 1920-е гг., время литературных споров и объединений писателей по политическим и эстетическим вкусам, частных и кооперативных издательств, свободных «от назначенных редакторов и цензуры (за исключением военной)».