Политическая история Первой мировой
Шрифт:
В каком смысле «прицыкнуть» и может ли грозный тон не готовой (по словам самого же Витте) России образумить неплохо готовую Германию – этого Сергей Юльевич не пояснял.
А в полночь 31 июля к Сазонову пришёл в очередной раз германский посол Пурталес. Утром его принимал сам Николай, но что значил Николай в России, если надо было выручать её, а не вредить ей? Разговор с царём вышел пустым, и теперь Пурталес стоял перед Сазоновым.
– Господин министр, я уполномочен моим правительством передать вашему правительству, что если к двенадцати часам первого августа Россия не демобилизуется, то Германия тоже объявит мобилизацию.
– Означает ли это
– Нет, но мы к ней чрезвычайно близки.
Кайзер Вильгельм был импульсивен, спору нет. За треть века нахождения у власти он выработал стиль совершенно индивидуальный: эффективный реализм в деталях и энергичные иллюзии в общем видении вещей. Германия его юности была всего лишь юнкерской Пруссией, а Германия его поздней зрелости – могучим промышленным Рейхом, чьи владения протянулись до экватора. И теперь Вильгельм склонен был полагать, что Европа должна считаться с ним более, чем с собой, поскольку был уверен, что он лучше Европы знает, как можно обеспечить благо не только Германии, но и всего континента…
Нахально?
Самоуверенно до нарциссизма?
А это как сказать…
Ещё до войны пастор Науман выдвигал идеи «Срединной Европы» при верховенстве Германии. Такая программа находила своё подкрепление во взглядах уже не служителей Бога, а слуг Мамоны – промышленников и финансистов Германии.
Сразу после начала военных действий – 9 сентября 1914 года – эти планы, как основные цели войны, излагал в особой записке канцлер Бетман-Гельвег. Немцами предполагалось создание среднеевропейского экономического союза в составе Австро-Венгрии, ослабленной Франции, Бельгии, Голландии, Дании, Польши, а также Италии, Швеции, Норвегии под «фактическим немецким руководством».
Как можно было оценивать такие идеи с точки зрения интересов и перспектив России?
«Срединная Европа» не угрожала России в том случае, если Россия занималась бы исключительно своим внутренним ростом, не противодействуя созданию такой Европы, объединяемой мечом ли, экономическими ли способами… Мощная объединённая экономика континентальной Европы сразу раскалывала бы англосаксонские планы мировой гегемонии, но эта же экономика могла помочь нам в строительстве могучей Российской державы, если бы внешние займы шли на цели промышленного развития, а не на строительство «стратегических» дорог по пинским болотам.
А могла ли «Срединная Европа» стать результатом войны? В принципе, да, но только тогда, когда в этой войне не участвовала бы Россия. В войне «один на один» Германия ослабляла бы Францию и становилась бы единоличным лидером Европы.
Ну и бог с ней…
Вполне можно допустить, что кайзер Вильгельм, пастор Науман, канцлер Бетман в своих оценках шансов «Срединной Европы» теоретически не ошибались… Другое дело, что при том реальном политическом раскладе, который реализовался к 1914 году, их взгляды были опасной мечтой. Воплотиться в реальность идея «Срединной Европы» могла бы, но лишь в союзе с Россией или при нейтралитете России. А на такую возможность Вильгельм махнул рукой – в другую сторону давно тянул сам Нью-Бердичев. И этот антигерманский маневр проделывался провокаторами настолько ловко, что ход и смысл событий не улавливался даже теми, кому по возрасту, по положению и чину не мешало бы оказаться и более прозорливым.
Так, знаменитый генерал Брусилов одно время даже после Первой мировой войны был уверен в том, что «немец внешний и внутренний был у нас всесилен… В Петербурге была могущественная русско-немецкая партия, требовавшая во что бы то ни стало, ценой каких бы то ни было унижений крепкого союза с Германией, которая в то время демонстративно плевала на нас. Какая же при таких условиях могла быть подготовка умов народа к этой заведомо неминуемой войне, которая должна была решить участь России».
Тут Брусилову явно отказывает логика… Если «внутренний немец» был так тотально «всесилен», то с чего бы это война с «немцем внешним» была «заведомо неминуемой»? И не было ли более верным предположить обратное (и, увы, соответствующее реальности): как раз потому, что всесильными оказывались те, кому русско-германский союз был костью в прожорливом горле, абсолютно ненужная для России война стала с определенного момента «неминуемой»?
Не знаю, как уж там Германия на нас «плевала», будучи нашим крупнейшим торговым партнёром, поставлявшим к тому же промышленное оборудование для создания новейших отраслей производства… Но знаю, что англо-французы на Россию не плевали. Они её, да, лобызали, в том же «приступе страстей», что некогда испытывал небезызвестный Иуда Искариот, лобызая Иисуса Христа…
Между прочим, ещё раз о Брусилове… Аналитик Валентин Николаев сообщает, что генерал, состоявший в 20-е годы при РВС СССР для особо важных поручений, в одной из своих лекций назвал главных постоянных стратегических континентальных противников России: Англию, Турцию, Польшу… Зал удивился: а как же Германия, в войне с которой Брусилов, автор «брусиловского прорыва», так отличился?
«С ней нам нечего было делить, – ответил прозревший генерал, – нас просто стравили…»
Ну что тут сказать, читатель?
Пожалуй, одно: «ЭХ!!!»…
БЕССМЕРТНЫЕ боги могут относиться к тем, кто их предаёт, спокойно. У них в запасе вечность.
А у людей?
А у народов?
Для смертных существуют критические моменты, когда они или разрывают цепь губительных обстоятельств, или опутываются ими ещё крепче…
Не интересы «немецко-русской партии», а интересы Российского государства диктовали одно решение: отказаться от конфликта с немцами. И, что грустно, интуитивно это понимал (потому и колебался) даже такой слабый монарх, как Николай II.
И как ему было не сомневаться в правильности своего антигерманского выбора, если в феврале 1914 года на стол императора легла записка Петра Николаевича Дурново – крупнейшего деятеля Министерства внутренних дел Российской империи. В 1884—93 годах – директор департамента полиции, в 1900–1905 годах – товарищ министра, с сентября 1905 по апрель 1906 года – министр внутренних дел, Дурново был затем напрочь от министерства отставлен не без происков Витте. С 1906 года Пётр Николаевич стал членом Государственного Совета.
Дурново был лидером и знаменем крайне «правых». Ленин называл его «дикой собакой» и раз за разом употреблял формулу «Дубасовы и Дурново»… Генерал-адъютант Дубасов – московский губернатор в 1905–1906 годах – кроваво подавил московское Декабрьское восстание, а Дурново занимался тем же во всей России.
Да, классовый облик Дурново вполне ясен, это был монархист и защитник интересов исключительно имущих. Он был настолько последовательно и органично олигархичен, что от него отшатывалась даже олигархия. Но записку царю Дурново написал интересную и умную с любой точки взгляда на неё, и поэтому я процитирую её обширно…