Полковник Коршунов (сборник с рисунками автора)
Шрифт:
И тут, я слышу, мальчик не выдержал и прямо крикнул:
— Я утверждаю, что ты хочешь уберечь меня!
Я думал, сейчас произойдет что-нибудь страшное. Старик наш был вспыльчивый, неудержимый человек. Но, совсем для меня неожиданно, я услыхал, как он заговорил все тем же тихим и грустным голосом:
— Разве ты знаешь, что такое война? Я старый солдат, и я хочу, чтобы мой сын был настоящим солдатом.
Мальчик сказал:
— Я командир…
Мне слышно было, как дрожал его голос, будто он чуть не плачет.
— Командир? —
Снова долгое время из-за перегородки ничего не было слышно, и потом сын Старика сказал, запинаясь от волнения:
— Папа, — сказал он, — я не могу, понимаешь, не могу мириться с сознанием, что я в безопасности…
Он не договорил до конца, потому что зазвонил телефон, и Петр Петрович стал говорить по телефону, а тут уже пришли командиры, и мальчик снова стал Тарасовым-младшим, однофамильцем начальника отряда.
Все командиры собрались, и Старик открыл совещание.
— Погиб Петров, — сказал он, — погиб наш товарищ, и мы должны отплатить за него. Шайтан-бек, старый убийца, собирается к нам. Мы должны взять Шайтан-бека, взять во что бы то ни стало, взять живым или мертвым. Лучше живым.
И Старик рассказал нам, как он хочет это сделать.
Уже несколько месяцев гонялся Старик за Шайтан-беком. Они хорошо знали друг друга, хотя никогда еще не виделись. Шайтан-бек хитрил и путал следы, а Старик гонялся за ним и распутывал петли его следов и без устали преследовал банду. Шайтан-бек прилагал все силы, чтобы не встречаться со Стариком, а Старик всеми силами добивался этой встречи. Осилить Шайтан-бека было делом нелегким. Мы все это хорошо знали. Но так же хорошо мы знали, что невозможно переупрямить нашего Старика. В последний раз Шайтан-бек едва удрал, потеряв в коротком бою половину своей банды. Теперь Старик снова разведал планы басмачей и снова приготовился встретить Шайтан-бека, и эта встреча должна была наконец состояться.
Старик хорошо знал привычки Шайтан-бека и решил, что после налета на тринадцатую заставу Шайтан-бек поведет свою банду в другом месте, в месте, где его не будут ждать.
Очевидно, он выберет путь по долине. Там-то решил Старик сосредоточить главные силы.
Ну, на совещании длинных разговоров не было, потому что мы, командиры, и так очень хорошо всё знали. Пожалуй, только один сын Старика не знал всех подробностей, но он молчал и ни о чем не спрашивал.
Старик отдал последние приказания и уже в самом конце сказал, что вместо Петрова на тринадцатую заставу назначается Тарасов-младший.
Помню, я подумал, что похоже, будто Старик действительно хочет уберечь своего сына, — всем нам передалась уверенность, что Шайтан-бек пойдет где угодно, только не через участок тринадцатой.
Уже брезжил рассвет, когда кончилось совещание. Собираться нам было недолго. Солнце еще не поднялось, а все мы уже разъехались из отряда.
Мне было поручено командование маневренной группой. Свой полуэскадрон я должен был вывести на левый берег ручья, у края долины, там в засаде дождаться басмачей и, пропустив голову банды мимо себя, ударить во фланг.
План Старика заключался в том, чтобы захватить Шайтан-бека в кольцо.
Вот, значит, поднял я бойцов по тревоге, и в сумерках мы выехали за ворота.
Было еще прохладно, и пыль прибило росой.
Минут через десять мы догнали двоих всадников. Это оказался сын Старика с коноводом. Они ехали шагом. Завидев меня, сын Старика сдержал лошадь и, когда я поравнялся с ним, поехал рядом.
— Я поджидал вас, — сказал он. — Нам ведь по дороге.
Я посмотрел на него и вижу — он улыбается, и глаза у него сверкают, и весь он просто ходуном ходит от возбуждения. А он говорит:
— Знаете, дождался я все-таки первого боя. Ведь будет бой сегодня. Я, — говорит, — чувствую: обязательно бой будет, и именно сегодня.
Хотел я ему сказать, что если и будет бой, то ему в нем не участвовать, потому что через тринадцатую заставу басмачи не пойдут, но промолчал. Очень уж веселым он мне показался в то утро, и я решил не омрачать его радость.
А он говорит:
— Вы представить себе не можете, до чего мне хорошо сегодня и легко как-то! Места эти, — говорит, — просто удивительно до чего мне нравятся.
И правда, красиво показалось мне вокруг. Солнце из-за гор еще не встало, но розовое небо светилось, и вспыхивали розовые облачка возле вершин, и туман клубился в ущельях. Жаворонки кувыркались и щелкали высоко вверху. Копыта лошадей мерно и мягко стучали по влажной земле, и изредка тихонько звякал клинок или винтовка, или фыркала лошадь, вкусно хрустя трензелями.
Мне трудно это объяснить, но мальчик, ехавший рядом со мной в парадной своей гимнастерке, в ремнях и в лихой фуражке, ловкий и складный, на небольшой гнедой лошади, весь он, всем своим видом и всем, что он говорил, как-то очень подходил к ясному утру.
Мальчик, знаете, был взволнован. Молодой ведь он был, да и всегда какое-то особенное чувство овладевает человеком в утро перед первым боем. Это я часто замечал.
Хотелось мальчику говорить и говорить. Что называется, душу раскрыть хотелось, но дороги наши расходились, и я попрощался с ним. Он, улыбаясь, протянул мне руку. Таким я его и запомнил: с мальчишеской ласковой улыбкой, на гнедой лошадке, весь освещенный розовыми лучами солнца.
На прощанье он сказал мне:
— Всего хорошего. Я уверен, — говорит, — именно сегодня будет бой. Увидимся ли?..