Полковник Сун

Маркем Роберт

– Видите ли, для моих целей необходимо, чтобы вы сотрудничали со мной в наибольшем объеме, на который вы только способны. Во всяком случае, на протяжении последующих... – полковник сверился с часами на своем запястье, которые появились на свет явно не в Народном Китае, – ... пяти часов. По истечении этого времени вы будете не способны на сотрудничество.

– Ни о каком моем сотрудничестве с вами ни по одной из ваших целей не может быть и речи, – с презрением ответил Бонд. – Каковы бы они ни были, я обещаю сопротивляться им до тех пор, пока у меня будут силы.

– Смелые слова, мистер Бонд. Но – и это понятно – вы поняли меня превратно. Ваше сопротивление и есть сотрудничество. Отсюда моя заинтересованность в том, чтобы вашей воле

к сопротивлению не был нанесен ущерб Однако полное разъяснение этого вопроса перенесем на более позднее время. А пока я раскрою вам свои Цели, – при этих словах на его лице вспыхнула и угасла полуулыбка, – в самых доступных терминах. Необходимо, абсолютно необходимо, чтобы вы теперь же узнали то, что вас ожидает... Очень скоро вас отведут в подвал, который находится под кухней этого дома. Там, с применением самых изощренных методов допроса, которые я имел честь разработать, я стану пытать вас, пока вы не погибнете. Но вы должны понимать, что это не будет допросом в обычном смысле этого слова, иными словами, вам не будут задавать вопросы, и никакая информация, которой вы, возможно, захотите поделиться, никакие обещания, которые вы, возможно, захотите дать, никак не повлияют на неумолимое продолжение допроса. Вам понятно, мистер Бонд?

– Вполне.

– Хорошо. Я не боюсь признаться, что в этом отношении я немного отклоняюсь от того приказа, который я получил. Или, если быть честным до конца, нарушаю его. Прежде чем убить вас, мне поручено узнать от вас как можно больше оперативных сведений, которыми вы владеете. Это крайне близорукое задание, типичный образец стерильного образа мышления бюрократа с упором на рутинную методику, стандартную процедуру и тому подобное. Думаю, все мы, каждый по-своему, сталкивались с ограниченностью чиновничьей мысли. В данном случае я буду действовать лишь по собственной инициативе; уверен – как британец, вы не можете не одобрить этого, мистер Бонд. А будучи, как и я, человеком дела и, следовательно, привыкшим к глупости начальства, вы понимаете, что у меня не будет трудностей в деле введения в заблуждение моих хозяев. На их обвинения я отвечу, что, ввиду вашего широко известного мужества и в силу ограниченности времени, явившейся следствием некомпетентности моих коллег, меня нельзя винить в том, что мне не удалось сломить вас. На самом же деле, если бы я хотел добыть информацию, то мог бы заставить вас, как и любого другого, выдать ее за несколько минут. Но точно так же человек вашего опыта знает, как желательно подчас позволить боссам недооценивать вас.

Было до ужаса очевидно, что китаец говорит совершенно серьезно, что в его словах нет ни иронии, ни, что странно, триумфа от сознания всевластия палача над своей жертвой. Любой европеец расценил бы такие мысли, как признаки сумасшествия, однако Бонд достаточно читал и слышал об особенностях мыслительных процессов у восточных коммунистов, об их искреннем безразличии к человеческим страданиям, привычке видеть и в мужчинах, и в женщинах лишь предметы, бессловесные манекены, научные абстракции – так что в клиническом смысле психическое здоровье Суна не вызывало сомнений. Это обстоятельство делало его личность еще более чудовищной.

Но была ли у Бонда, пусть самая призрачная, самая невероятная, надежда, что в ком-то из присутствующих хотя бы начинает шевелиться чувство протеста при мысли о пытке ради пытки, хотя бы искорка участия? Он украдкой посмотрел на девиц. Стройная брюнетка отвернулась, вероятно, скорее от безразличия, чем от отвращения. Ее подруга с тяжелым бюстом смотрела на него пустыми темно-карими глазами; неутомимо безумная в постели, догадался Бонд, вне ее она была вялой и неповоротливой, как корова. Грек откровенно скучал, русский не обращал внимания. У дверей на террасу стоял этот самый де-Грааф, с ухмылкой на лице – полупрезрительной, полувосхищенной – наблюдая за Суком. Лишь доктор, побледневший и кусавший губы, выказывал признаки беспокойства; его поддержка могла

бы оказаться бесценной.

– В любом случае, – нетерпеливо вернулся Сун к своей теме, – от меня требуется позаботиться, чтобы вы испытали максимальную боль и, вместе с тем, оставались живы... до рассвета. Деликатная работа, серьезный вызов моему мастерству. И вашей стойкости, мистер Бонд. Затем в надлежащий момент я вызову вашу смерть методом, который, насколько мне известно, еще ни разу не испытывался. Он состоит в том, чтобы, во-первых, сломать все двенадцать основных костей ваших конечностей и, во-вторых, впрыснуть вам препарат, который вызовет в вас конвульсии. Возможно, вам удастся создать мысленную картину агонии, которая ожидает вас, когда мышцы выйдут из-под контроля, и раздробленные конечности станут дергаться, извиваясь и выкручиваясь как попало. Через несколько минут вы погибнете от шока. С этого момента вы перестанете меня интересовать. Под наблюдением одного из моих коллег ваше тело вместе с телом вашего шефа превратится в важную составную часть бесхитростного политического заговора, цель которого, говоря в общих чертах, нанести серьезный ущерб престижу вашей страны и еще одной враждебной нам державы. Прошу вас пройти со мной. Или у вас появились вопросы?

Бонд допил виски, казалось, он погрузился в размышления.

– Нет, вопросов нет, – проговорил он, как бы подбирая слова. – Все кажется предельно ясным.

– Превосходно. Тогда идемте. Я провожу вас. Когда Бонд встал, у него мелькнула отчаянная мысль броситься в яростную схватку; конечно, он ничего не достигнет, покажет лишь решимость сражаться до конца, но все же на несколько секунд инициатива перешла бы к нему. Едва он успел прикинуть расстояние до этой желтой глотки, стоявший за спиной де-Грааф схватил его правую руку и подтянул ее к лопатке в губительном заломе. На миг Бонд обессилил от боли, и в этот момент Евгений ухватил его левую руку.

– Потише, Бонд, – деловым тоном посоветовал де-Грааф. – Одно движение – и твоя рука будет сломана. Тогда на вилле твоего босса нам было запрещено использовать болевые приемы. Сейчас другое дело. Все равно через пару часов эта рука будет сломана. Ну! – Давление немного ослабло. – Иди. Как я сказал, потише.

Они вышли из комнаты и пересекли низкий холл, увитый гирляндами вьющихся растений. Когда они поднимались по лестнице, мозг Бонда был словно заморожен, полностью растворен в механике движений. Наверху они повернули направо в лишенный коврового покрытия коридор. На двери в конце коридора Сун снял запоры, судя по их виду, установленные недавно, и вошел в комнату. Следом за ним через порог втолкнули и Бонда.

М. стоял неподвижно, заложив руки за спину. Он был бледен и изможден, казалось, что все те четверо суток, которые он провел в руках противника, он не ел и не спал. Как и прежде, он держался прямо, при этом его глаза, налитые кровью и чуть выступавшие из орбит, никогда не были столь спокойны, как сейчас. Он слабо и сдержанно улыбнулся.

– Здравствуй, Джеймс.

– Добрый вечер, сэр, – неловко ответил Бонд. Сун расплылся в участливой улыбке.

– Вам, джентльмены, конечно же, нужно многое сказать друг другу. Было бы несправедливо смущать вас своим постоянным присутствием, посему мы удаляемся. Даю слово, что мы не станем подслушивать. И кстати, не теряйте времени зря на окно: оно закреплено надежно. Будут какие-то просьбы?

– Только одна – убирайтесь поскорее, – голос М. был хриплым.

– Разумеется, адмирал, – ответил Сун с ироническим почтением. Бонд – скорее рефлекторно – лягнул каблуком де-Граафа в голень, но каблук, усиленный лишь парусиновым верхом и веревочной подошвой, не может служить оружием; единственное, чего он добился, так это того, что его заломленную руку лишь больнее потянули вверх. Бонда держали до тех пор, пока Сун не оказался у двери. В последний момент Бонд заметил, как Сун взглянул на часы и слегка нахмурился. Пусть на минуты, но расписание было уже нарушено.