Полководцы Украины: сражения и судьбы

Табачник Дмитрий Владимирович

Дроздовцы, конечно, не были ангелами во плоти, да и не могли ими быть в условиях непримиримой гражданской войны – на жестокость тогда неизменно отвечали жестокостью. Командир добровольцев тоже не был милосерден и сердечен, но его жестокость всегда проявлялась лишь в качестве необходимого возмездия, о чем сидетельствует, например, история с убийством ширванцев: «…прибыли два раненых офицера Ширванского полка, помещены в больницу. Они с командиром полка и несколькими солдатами со знаменем пробирались на Кавказ; в районе Александрово (Долгоруковка) банда красногвардейцев и крестьяне арестовали их, избили, глумились всячески, издевались, четырех убили, повыкалывали им глаза, двух ранили, ведя на расстрел,

да они еще с двумя удрали и скрылись во Владимирова, где крестьяне совершенно иные, но сами терроризированы долгоруковцами и фонтанцами; еще человека 4–5 скрылись в разных местах. Из Владимировки фельдшер привел их сюда в больницу, так как там фонтанцы и долгоруковцы требовали выдать их на расстрел. Внутри все заныло от желания мести и злобы. Уже рисовались в воображении пожары этих деревень, поголовные расстрелы и столбы на месте кары с надписями, за что. Потом немного улеглось, постараемся, конечно, разобраться, но расправа должна быть беспощадной: «два ока за око»! Пусть знают цену офицерской крови!»

И вот свидетельство командира отряда о последовавшей беспощадной расправе с убийцами солдат и офицеров Ширванского полка, но, заметим, с какой горечью при этом Дроздовский пишет о морально-нравственной деградации людей в условиях гражданской войны: «В 19 часов вернулась экспедиция Двойченко – нашли только одного главного участника убийств, расстреляли, остальные бежали; сожгли их дома, забрали фураж, живность и т. п. Оттуда заехали в Долгоруковку – отряд был встречен хлебом-солью, на всех домах белые флаги, полная и абсолютная покорность всюду; вообще, когда приходишь, кланяются, честь отдают, хотя никто этого не требует, высокоблагородиями и сиятельствами величают. Как люди в страхе гадки: нуль достоинства, нуль порядочности, действительно сволочной, одного презрения достойный народ – наглый, безжалостный, полный издевательств против беззащитных, при безнаказанности не знающий препон дикой разнузданности и злобы, а перед сильными такой трусливый, угодливый и низкопоклонный…

А в общем, страшная вещь гражданская война; какое озверение вносит в нравы, какою смертельною злобой и местью пропитывает сердца; жутки наши жестокие расправы, жутка та радость, то упоение убийством, которое не чуждо многим из добровольцев. Сердце мое мучится, но разум требует жестокости. Надо понять этих людей, из них многие потеряли близких, родных, растерзанных чернью, семьи и жизнь которых разбиты, имущество уничтожено или разграблено, и среди которых нет ни одного, не подвергавшегося издевательствам и оскорблениям; надо всем царит теперь злоба и месть, и не пришло еще время мира и прощения… Что требовать от Туркула, потерявшего последовательно трех братьев, убитых и замученных матросами, или Кудряшева, у которого недавно красногвардейцы вырезали сразу всю семью? А сколько их таких?»

И, все же, несмотря на неизбежную нечеловеческую ожесточенность, Дроздовский видел своих добровольцев солдатами, а не палачами. Очень интересен в этом плане приводимый им диалог с комендантом Центральной Рады в Константиновке: «Обедал в ресторане. Разговор с украинским комендантом… Он просил, если нужно будет расстреливать, дать людей, кто мог бы не дрогнуть при расстреле, ответил: «Роль исполнителей приговоров не беру, расстреливаем только своих приговоренных». – «Имею большие полномочия приказывать всем германским и украинским войскам в районе». – «Приказывать не можете». – «Могу». – «Можно только тому, кто исполнит, я – нет». – «Вы обязаны!» – «Не исполню». – «Вы на территории Украины». – «Нет. Где войска и сила, там ваша территория. Мы же идем по большевистской и освобождаем». – «Никто не просит». – «Нет, просят. Мы лояльны, не воюем, но должны с войны вернуться через ваши земли».

Рассказывая о походе Дроздовского,

нельзя обойти сложный вопрос о его взаимоотношениях с немцами, которые после Брестского мира уже успели занять значительную часть территории, по которой продвигался отряд. Думается, исчерпывающе на эту тему высказался в эмиграции старый дроздовец капитан Андреянов в своем, прочитанном в Галлиполи, докладе: «Полковник Дроздовский не считал войну с Германией законченной и не признавал большевистского Брест-Литовского мира. Ясно сознавая невозможность продолжения борьбы с немцами на фронте, он стремился к скорейшему уничтожению большевизма и восстановлению Великой России, с голосом которой снова начали бы считаться как Германия, так и Европа.

Отдавая отчет в преимуществе сил немцев, он в походе стремился избегать встречи с ними, а если таковые происходили, то ни на какие предложения совместных действий с немцами не соглашался, и если и не вступал в борьбу с ними, то только для того, чтобы наиболее сохранить Отряд, присоединиться к армии Корнилова и с нею вместе начать дело возрождения России. Этим вполне объясняется и отношение к нам немцев, внимательно за нами следившими, стремившимися нас обезоружить и не пропустить на Дон».

Чтобы понять, каким испытанием явился поход для горстки добровольцев, приведем записи Дроздовского всего за три дня – с 25 по 27 марта. Они, без всяких дополнительных комментариев и без купюр, свидетельствуют, насколько, прежде всего, нравственно тяжела была взятая командующим отрядом на себя ноша.

«25 марта, Владимировка

Около 7 прибыли офицеры от авто с донесением (ночевали в 10 верстах западнее нас в деревне), что не хватило бензина, чтобы выслали, они же сообщили о бое с красногвардейцами в Возсиятском.

Убит поручик Осадчий, еще один радиотелеграфный офицер ранен, и два офицера из автоколонны тоже ранены с раздроблением кости на ногах; один – легко; положение раненых тяжелое – везти двух опасно, оставить – не менее опасно. Бензин послал. Раненых приказал везти сюда – их возили на легковом, приспособив его. Вместе с ними в этой же деревне, кажется, Христофановка, ночевал и Жебрак (полковник Михаил Жебрак-Рустанович – командир присоединившегося отряда, сформированного из офицеров Морской дивизии. – Авт.) и хотел бы присоединиться. Как ни тяжело опоздать еще на день, все же, опасаясь бросить автоколонну, которая, конечно, скоро прибыть не могла из-за раненых, а главное, желая подобрать Жебрака, решил простоять еще день. К Жебраку поехал начальник штаба для переговоров, чтобы уладить соединение на приемлемых для нас условиях.

Часов около 11 вернулся Войналович (полковник Генерального штаба Михаил Войналович – начальник штаба бригады добровольцев. – Авт.). Раненых на легковом авто отвезли в Новый Буг. Везти дальше было нельзя. Рассчитывая, что там будут австрийцы, автомобилисты приедут туда часов в 12–13, Жебрак придет завтра в Давыдов Брод, так как сегодня нужен отдых – он сделал прошлый переход около 70 верст. Все это еще ничего, жаль, мало бензина. Беспокоюсь за раненых, как бы не было чего по дороге или в Новом Буге, если туда замешкают прийти австрийцы.

В 15 часов собирал начальствующих лиц (с отделенного и выше), говорил о самоуправстве, избиениях, насилиях, караулах арестованных, обращении с солдатами, пьянстве, небрежности служебной и неисполнительности, требовал подналечь – не знаю, что из этого выйдет; самоуправства вызывают даже у части офицеров недовольство.

Учения у орудий; пулеметная стрельба, наблюдательный артиллерийский пункт на колокольне, непрерывное наблюдение, телефонная связь, орудия на позиции. Чудная солнечная погода.