Полководец
Шрифт:
Я в это время находился на обороне земляного вала 35-й батареи, командовал взводом автоматчиков, под мое командование выделено отделение пэтээровцев. И снова на нас поднялись цепи пьяных фашистов, которых поддерживали танки. Когда расстояние сократилось, мы бросились в контратаку. Этот последний для меня бой длился около трех часов. Вся местность была усеяна трупами и тяжелоранеными. Противник был отброшен до Юхариной балки и Максимовой дачи. Самолеты противника, потеряв всякие ориентиры, бомбили и нас и своих. В этом бою мы захватили несколько кухонь с пищей. Противник потерял тысячи убитыми. При уборке трупов в ночное
Командование приняло решение: организовать прорыв обороны противника в направлении Ялтинского шоссе.
В течение 1 июля немцы предприняли восемь атак, но не смогли сбросить нас с занимаемых позиций, мы стояли насмерть.
В ночь с 1 на 2 июля 1942 года подошло несколько катеров, они зашли в бухту Казачью, один стал швартоваться к пристани. Люди во время швартовки бросились к катеру, но пристань не выдержала тяжести такой массы людей и рухнула. Катера не смогли пришвартоваться и отошли от пристани. Они стояли недалеко от берега. Люди бросались в воду и вплавь добирались до них. Приняв небольшую часть доплывших к ним, катера покинули бухту и ушли на Кавказ. Сотни наших утонули, не в силах доплыть до берега. Тогда мы поняли, что надежда быть эвакуированными на кораблях теперь для нас потеряна.
Было принято решение внезапными атаками пробиться сквозь заслон.
Перед рассветом 2 июля Новиков ознакомил обороняющихся с планом прорыва. Честно говоря, на прорыв возлагались слабые надежды в условиях открытой местности. Во мраке по сигналу – зеленой ракете – мы все ринулись на врага в нескольких направлениях, истребляя ошеломленных внезапностью фашистов. Бой на прорыв длился до рассвета. Пробиться сквозь плотный огонь и трехэшелонную оборону противника посчастливилось не многим.
Потеряв при прорыве многих бойцов, мы с боями стали возвращаться назад, где вновь заняли круговую оборону. Тысячи трупов были на берегу и в воде, зловоние стояло страшное. Немецкие самолеты заходили с моря, бомбили и обстреливали из пулеметов кручи скал и террасы, где находились наши бойцы. Враг вел себя нагло. Немецкие снайперы просочились в район горелых автомашин и оттуда меткими выстрелами уничтожали командный состав.
Пройдя вдоль окопов, с болью в душе смотрел я на погибших воинов, которых было очень много. Участок между 35-й батареей и бухтой Казачьей к исходу дня был прорван, немецкие танки с десантом на борту вышли к морю.
Несмотря на работу командного состава, который своей выдержкой вдохновлял нас драться до конца, деваться нам было некуда. Враг шаг за шагом теснил нас. Все наши резервы были исчерпаны, все меры к восстановлению обороны были использованы, всюду были гитлеровцы, и все-таки 2 июля враг не опрокинул нас в море.
Отбив в этот день десятую атаку, я со своими бойцами спустился по канату вниз. У самого берега бойцы из кузовов автомашин связывали плоты. Они приняли решение пройти берегом на плотах до мыса Фиолент, а там подняться по отвесным скалам в тыл врага и пробираться в горы, в район действия крымских партизан.
Я обнаружил кем-то приготовленную автокамеру и решил: плыть подальше в море в надежде на случай. Никакого определенного плана у меня не было.
Разделся, надул камеру, приспособил на шею пистолет, вошел в воду, где почувствовал сразу большую глубину. Отталкивая трупы, я стал выбираться на свободную воду. Поплыл подальше от берега. Слышны ,были звуки ночного боя, автоматно-пулеметные очереди, взрывы гранат. Берег освещался разрывами снарядов, но постепенно эти звуки перестали доходить до моего слуха. Я остался один на один с плещущимся фосфоресцирующим морем.
Сколько времени я плыл, трудно предположить, думаю, более шести часов. Плыл из последних сил. Думал, что пришла моя гибель. Стало светать, и я вдруг рядом услышал русскую речь. Я закричал что было сил, и меня услышали. «Плыви быстрее!» – крикнули мне. Я поплыл, выбиваясь из сил. Увидел надстройку, пушку и понял, что спасен. Меня подобрали и вытащили на палубу матросы подводной лодки «Щ-209». Очутившись на палубе, я совершенно ослабел. У меня спросили фамилию, из какой я части. Офицер сказал, что я родился в рубахе. Меня втиснули в люк. Все отсеки подводной лодки были переполнены. Дойдя до носового отсека, я сел. Силы совершенно оставили меня, и я уснул».
И еще мне хочется хотя бы коротко рассказать, о генерале Новикове, принявшем на себя командование в последние дни боев на Херсонесе. О Петре Георгиевиче Новикове ходило много разных, порой противоречивых, слухов – говорили: погиб, попал в плен, застрелился. Кто-то пустил слушок о «неблаговидном поведении» в плену, называли даже предателем. Кое-кто винил его в быстрой сдаче в плен оставшихся на Херсонесе. Очень характерно отношение И. Е. Петрова к человеку, которому он верит, несмотря ни на какие сплетни и слухи. Именно в эти дни, когда ничего достоверно не было известно, Иван Ефимович посчитал необходимым написать аттестацию и вложил ее в личное дело генерала Новикова. Вот выдержка из нее:
«Командир 109-й с. д. генерал-майор Новиков П. Г. участвует в Отечественной войне с самого начала. В начале войны командовал 241-м с. п. 95-й с. д. Был дважды ранен. Разумный, волевой командир, правильно понимающий природу современного боя и умеющий организовать усилия подчиненных ему войск. Оставаясь до последнего с войсками, Новиков, по немецким данным, якобы попал в плен. Последнее маловероятно, Новиков мог попасть либо убитым, либо тяжело раненным…»
Это было написано 9 июля 1942 года.
Что же произошло с генералом Новиковым?
Дальше я заимствую у моего доброго знакомого писателя Николая Михайловского рассказанное ему, а не мне Евгением Анатольевичем Звездкиным, который был политработником в дни боев за Севастополь и очевидцем херсонесского финала:
«Нас прижали к самой воде. Патроны кончились. Что делать? Драться врукопашную либо броситься в море и плыть сколько хватит сил, лишь бы не попасть в лапы к фашистам. К счастью, в темноте появился катер „морской охотник“ с цифрой „112“, принял до сотни человек и, перегруженный сверх всякой меры, вышел в море курсом к кавказским берегам. Ночь была лунная, и мы опасались, как бы немцы не заметили.