Полная гибель всерьез
Шрифт:
Далее. Собственность на орудия производства. Н.Н. Алексеев исходит и из необходимости частной собственности в сфере промышленности, и из необходимости государственной промышленности. Он говорит: «Государственная промышленность стоила громадных затрат со стороны государства, и интересы его не могут быть игнорированы … Тем более, что организация государственного хозяйства в России "теснейшим образом связана с совокупностью русских условий и выражает собой необходимость русского месторазвития". Россия — Евразия, как "сухопутный массив", затрудняет "проявление конкуренции" и выдвигает силою вещей "начало монополии". Поэтому и весь современный "коммунистический" хозяйственный строй позволительно рассматривать как "заоострение и сгущение черт торгового, промышленного и земельного уклада, наблюдавшихся
И последний объект собственности: «потребляемые вещи» или «обработанный в процессе производства материал». По словам Н.Н. Алексеева, «правосознание народов России — Евразии никогда не было убеждено в правильности основной аксиомы капитализма: что переработанная вещь исключительно принадлежит собственнику материала … Русскому народу чужд взгляд, что если вещь не принадлежит обрабатывающему, то труд этого последнего служит для него не основанием права собственности, а обуславливает только вознаграждение, вытекающее не из труда, а из юридической сделки между собственником вещи и работником. Правосознание русского народа так высоко ценит труд, что склонно считать рабочего как бы собственником в известной доле обработанного им чужого материала. Это еще не есть социалистическое "право на полный продукт труда", это есть признание за трудом органически существенного значения в производстве.
В противоположность капитализму социалисты декларировали "право на полный продукт труда" … Другими словами, если капитализм отрицает самостоятельное юридическое значение труда, то социализм склонен отрицать самостоятельное юридическое значение капитала и организации способностей. Система, характеризуемая словами "ни капитализм, ни социализм" (государственно-частная система хозяйства), должна найти синтез между этими двумя крайностями и на этом синтезе построить законодательство о приобретении права собственности на обработанную материю».
Конкретно, по Н.Н. Алексееву, это должно выглядеть так: а) государство получает право на долю предпринимательского дохода, с тем чтобы возвращать эту ренту трудящимся; б) участие трудящихся в управлении производством (что-то типа немецкого «Mitbestimmung»); в) участие трудящихся в прибылях предприятия, превращение трудящихся в акционеров.
Что касается «субъектов» права собственности, то здесь, говорит Н.Н. Алексеев, «чем разнокачественнее эти субъекты, тем более у хозяйства шансов на успешное развитие» (т. е. и государство, и частные лица, и кооперативы и т. д.).
Итак, подведем некоторые итоги. Посмотрим, что у нас в сумме. При всех различиях народнического, либерального и евразийского подходов в них содержится нечто общее, — поверх барьеров — объединяющее; и, возможно, даже это «общее» существенно перевешивает различия. То есть, с известной долей осторожности, мы имеем право утверждать: русская мысль выработала вполне определенное воззрение на собственность.
Во-первых, отрицаются абсолютность и безусловность частной собственности. Она если и допускается, то лишь наряду с другими типами собственности и никогда в качестве доминирующей. Русская философия (в том числе и религиозная) отказывает частной собственности в высшей и последней санкции, не относит ее к фундаментальным социальным ценностям. Во-вторых, отрицается и тот тип собственности, который господствовал в России под именем социалистической или общенародной собственности. Отечественная мысль не приняла этого большевистского нововведения. В-третьих, в разных вариантах шел постоянный поиск собственного русского института собственности. Этот процесс не закончился, хотя многое уже найдено, сказано. По всей видимости, ближайшей задачей русской культуры является максимальное прояснение этого вопроса.
Нечто о природе русской власти
Однако я совсем не случайно в название статьи вставил слово «власть». И не только потому, что оно ключевое для русской культуры. И потому, также напомню, что собственность и власть в России (ее истории) неотделимы друг от друга. Почти как у Маяковского: говорим «Ленин», подразумеваем «партия». Исходя из этого возможно предположить изоморфность власти и собственности. Допустимо пойти и дальше, утверждая — при этом не открывая никакой Америки — наличие единого феномена власте-собственности. Однако для целей, поставленных в этой работе, продуктивнее рассмотреть власть и собственность по отдельности.
Итак — русская власть и ее изоморфность собственности. Какие доказательства могут быть приведены в пользу этой догадки? Обратимся к замечательной книге А.Е. Преснякова «0бразование великорусского государства» (первое издание — 1918 г.). В ней отмечается: «Основные процессы политической эволюции Великороссии в XIII–XV столетиях — дробление территории и власти и работа сил и тенденций, направленных на усиление политического единства, развивались не последовательно, а параллельно в непрерывном борении и взаимодействии, которыми определялся внутренний строй Владимирского великого княжества в разные исторические моменты». Получается, что русская история в XIII–XVI вв. представляла собой не два смежных, идущих друг за другом, периода — «феодальной раздробленности» и «становления централизованного государства» (в терминологии советских времен), а нечто единое. Две противоположные тенденции образовывали целостность. Более того — эта целостность, такая целостность и была возможной лишь в качестве результирующей «непрерывного борения и взаимодействия» двух этих разнонаправленных социальных движений.
А.Е. Пресняков подчеркивает: «Образование мелких вотчинных княжеств путем дробления наследственных владений разных линий потомства Всеволода III — явление сравнительно позднее, и нарастает оно в прямой зависимости от утраты их владетельными князьями политического влияния в пользу великокняжеской власти, окрепшей в руках московских князей». Следовательно, чем сильнее становилась Москва, чем больше власти концентрировалось в руках Даниловичей, чем ближе оказывалась вожделенная ими цель — власть над всем и вся в Великороссии («централизованное государство» а ля рюсс), тем — парадоксально — все интенсивнее шел процесс властно-территориального, вотчинного дробления. Одно подгоняло другое, одно давало жизненные силы и шансы другому. Прямо противоположному (казалось бы!).
И здесь же автор делает поразительный вывод, смелость и глубина которого явно недооценены в отечественной науке. «Удел есть доля князей в общей с братьями вотчине, полученная по духовной отца. Основные черты удельного владения — наследственность уделов, отсутствие права завещательного распоряжения ими, возврат выморочного удела в семейное владение для раздела между братьями, возможность частичного передела для сохранения пропорционального соотношения размеров долей — сближают его с крестьянским долевым земледелием (выделено мной. — Ю.П.), с которым оно разделяет также черту неустойчивости этой формы владения, т. е. тенденцию к распаду на вполне обособленные вотчины».
Главное, пожалуй, произнесено. Русская власть уподоблена русской передельной общине. Ведь то, что пишет А.Е. Пресняков об эволюции власти в XIII–XV вв., поразительным образом перекликается, схоже с изгоевским видением бытования передельной общины в XVIII–XX вв. Причем и власть, и община долгое время держатся на взаимодействии и борьбе двух противоположных тенденций. Напомню: по А.С. Изгоеву, тенденция к образованию поземельной частной собственности встречала сопротивление общинно-эгалитарной (как таковой), включавшей действие механизма передела земли. Но это сопротивление было одновременно — и объективно! — и взаимодействием. Энергия борьбы-сотрудничества двух этих разных движений и обеспечивала жизнедеятельность общины.