Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг

Вудхаус Пелам Гренвилл

Единственная связная мысль подсказывала ей: три мили туда, три мили сюда — не так уж много. Надо пойти в Матчингем как можно раньше и сказать Табби все, что о нем думаешь.

5

Бидж сомневался зря: Джордж Сирил Бурбон даже и в таком состоянии не свалился с велосипеда. Возможно, он и двигался зигзагами, как ласточка, преследующая муху, но сноровка его не подвела, в седле он усидел. В свое время он подъехал к двери Матчингем-Холла, распевая приятным баритоном «Когда

глаза смеются», и прошел в кабинет хозяина, чтобы передать письмо. Было бы разумней вручить его Бинстеду, который бы и отнес его на серебряном подносе, но Джордж Сирил разрезвился и был рад случаю поболтать с хорошим человеком.

Когда он вошел, человек этот читал поваренную книгу. Некоторые полагают, что самая тяжкая скорбь — воспоминание о былом счастье, но сэру Грегори было приятно — в особом, меланхолическом духе — читать рецепты разных блюд. «Берете дюжину яиц, побольше печеночного жира…» Сейчас он дошел до главы о шоколадных кремах и как раз читал о том, как берут две ложки масла и три унции специального состава, именуемого «Тихий закат», когда ощутил, что стало душновато, поднял глаза и увидел гостя.

— Какие черти вас принесли? — осведомился он, и Джордж Сирил Бурбон, нежно улыбаясь, ответил, что привез письмо, едва не назвав — но все же не назвав — сэра Грегори другом.

— Вы что-то пили! — сказал хозяин, хороший диагност.

Джордж Сирил удивился:

— Я, сэр? Пил, сэр? Нет, сэр, где же я возьму?

— Вы пьяны в стельку.

Свинарь опустился в кресло и отер слезу.

— Сэр, — проговорил он, — будете умирать, пожалеете, что так сказали. Я что, я ничего, только обидно…

— Не нойте. Какое письмо? Откуда?

— Вот уж не знаю, сэр. Бланд дал, из Биджинга. Нет, Блидж, из Бландинга, — поправился дотошный Бурбон, — этот, Биджинг…

— А что вы делали в Бландингском замке?

Джордж Сирил, хоть и пьяный, ответить сумел:

— Родные места, сэр. Тосковал. Может, читали такие стихи: «Ах, дороги сердцу родные места, где жил я ребенком…», ик? В воскресной школе учили, там еще про дубовые балки.

Что-то было в тоне, каким сэр Грегори отозвался о воскресных школах и дубовых балках, и нежный свинарь обиделся. Он горестно замолчал. Сэр Грегори взял письмо, открыв же его, испустил пронзительный вопль.

— Плохие новости? — сочувственно спросил Джордж Сирил, вставая и небрежно опираясь на ручку хозяйского кресла.

Сэр Грегори кинулся к телефону и набрал номер замка.

— Бидж?… Это сэр Грегори Парслоу… Черт с ним, с вечером… Попросите мисс Солт… А?… Ну и что? А вы ее вытащите. Скажите, я насчет письма…

— Давайте-ка я погляжу, — предложил Джордж Сирил. Вырвав письмо, он не без труда (что-то с глазами) его прочитал, приговаривая: «Ну и ну» или «Вот это да», в то время как хозяин бился у телефона.

— Да сказано вам… А черт! — заорал сэр Грегори и бросил трубку.

Джордж Сирил Бурбон положил письмо.

— Ну вот что, — сказал он. — Отшили вас. Чем уж вы ее довели, не знаю, только — все. Точка. Свадьбе не бывать, так-то, друг.

Звериный вопль был ему ответом.

— Какого черта вы читаете

мои письма? Убирайтесь! Совсем, совсем, из дома!

Джордж Сирил поднял брови:

— Это вы как, выгоняете меня?

— Да, да, да! Чтоб духу вашего не было!

В такие минуты и проявляют себя свинари. Ничто не сравнится с достоинством, с которым Джордж Сирил произнес:

— Ладно. Дело ваше.

Он чуть не сказал «мне что», но передумал.

— Выставка эта на носу. Губите свинью, чего там. Куда ей без меня!

И Джордж Сирил двинулся к выходу.

Теперь, когда перемена вкусов лишила нас мелодрамы, нечасто увидишь ошеломленного баронета. Но всякий, кто заглянул бы в окно, его бы увидел. В мелодраме такой баронет крутит усы. За неимением усов сэр Грегори этого не делал, но во всем остальном был точно таким, как положено.

Он понимал, что свинарь прав. Свиньи чувствительны. Забери от них привычного стража, дай им чужого, и они перестанут есть. Трудно поверить, что разумная свинья отыщет прелесть в Джордже Сириле, но это так; и сэр Грегори отнял платок от носа, словно взмахнул белым флагом.

— Завтра поговорим, — сказал он. — Идите проспитесь.

И Джордж Сирил Бурбон зигзагом пошел к двери. То ли в нем взыграло что-то цыганское, маня на простор, то ли ему захотелось освежить голову, совсем уж плывшую, но, все тем же зигзагом выйдя из дома, он направился к стойлу Королевы. После неприятного разговора хорошо побеседовать со свиньей.

Привалившись к перилам, он закурлыкал. Обычно на первый же звук свинья выскакивала и неслась к нему, уповая на общение душ и пир разума. Но сейчас никто не вышел. Он закурлыкал снова. Тишина. Немного обиженный невниманием, он перелез через перила, хотя и не без труда, и заглянул в домик. И тут же издал вопль, который, если положить его на слова, звучал так: «Ушла! Без слова, без взгляда — ушла!»

Ничто не отрезвляет лучше, чем внезапное потрясение. Только что Джордж Сирил Бурбон пел и веселился, налитый бургундским, увенчанный виноградом. Мгновение — и все стало так, словно он пил лимонад, безуспешно предлагаемый ему в «Гусе и Гусыне», или молоко, которым его оскорбили в «Гербе Эмсвортов».

Он не мог бы сказать, сколько простоял перед пустым свинарником. Жизнь постепенно вернулась к нему, и — бледный, поникший — он побрел к другому дворецкому. Иногда человеку нужен истинный друг, а здесь, в Матчингеме, им был Херберт Бинстед.

6

Когда человек ходит по селению, предлагая пять против одного, а потом, заключив немало сделок, узнает, что самый предмет их исчез не хуже Чеширского кота, ему простительно выказать чувства. Бинстед, читавший газету, разорвал ее пополам и подскочил в кресле, словно сиденье пронзили раскаленным вертелом.

— Сперли?

— Ыр! — отвечал Джордж Сирил и прибавил, уснащая речь прискорбными определениями, что сделал это достопочтенный Галахад Трипвуд. Кроме того, обратившись к хирургии, он сообщил, что хотел бы сотворить с изобретательным аристократом.