Полночная месса
Шрифт:
Век учись
Не было нужды объяснять Малике, что она хороша собой. С тех пор, как она себя помнила, люди шептались о ее красоте, ибо даже в младенчестве пропорции ее головы, шеи и плеч вызывали восхищение. Еще до того, как Малика выросла и смогла сама ходить к источнику за водой, она уже знала, что у нее глаза газели и голова, точно лилия
На холме над городом высилось большое здание, к нему вели дорожки под тенью пальм. Принадлежало оно ордену Сестер Поклонения. Несколько монахинь, приметив Малику, отправились к ее отцу и обещали взять девочку на воспитание, обучить испанскому и вышивке. Он с готовностью согласился. «Век живи — век учись во славу Аллаха», — любил повторять он. Мать Малики, которой не нравилось, что ее дочь будет рядом с назареями, старалась отговорить его. И все же Малика провела с сестрами пять лет, пока отец не умер.
Бабушка Малики часто говорила, что в юности выглядела в точно так же, и если бы смогла снова стать девочкой и оказаться рядом с Маликой, никто бы не их не различил. Поначалу Малика не могла в это поверить; она всмотрелась в опустошенное лицо старухи и немедленно отвергла такую мысль. После смерти бабушки она стала понимать, что та имела в виду: один лишь Аллах не меняется. Придет время состариться и ей, но сейчас она хороша собой. Когда Малика смогла одна ходить к источнику и приносить домой два полных ведра воды, она уже не обращала внимания, если мальчики постарше и молодые люди окликали ее и пытались заговорить. Лучше бы они, думала Малика, льстили девушкам, которым нужно такое утешение.
Казармы, полные солдат, стояли на окраине города. Мужчины были грубые и жестокие. Заметив одного даже издали, Малика пряталась, дожидаясь, пока он не уйдет. К счастью, военные редко приближались к оврагу, который тянулся от ее дома к источнику; в основном, они слонялись группами по главной улице городка.
Как-то раз мать велела Малике продать курицу на рынке у главного шоссе. Этим всегда занималась ее старшая сестра, но сейчас она помогала соседке приготовиться к свадьбе. Малика взмолилась, чтобы мать одолжила ей хаикзакрыть лицо.
— Твоя сестра ходила тысячу раз. Она никогда не носила хаик.
Малика знала: дело лишь в том, что никто не обращал внимания на ее сестру, но сказать это матери было невозможно.
— Я боюсь, — ответила она и расплакалась. Мать, не терпевшая девичьих капризов, запретила ей брать хаик.Малика выбежала из дома, держа курицу за ноги, и схватила грязное полотенце. Отойдя подальше, она обмотала им голову, так что, добравшись до шоссе, смогла опустить его и хоть как-то прикрыть лицо.
Несколько десятков женщин собрались на обочине дороги; они расселись на земле, разложив товары. Малика нашла место в конце ряда, напротив небольшого парка, где сидели на скамейках солдаты. Люди проходили мимо, поднимали курицу, тискали ее и трясли, так что она постоянно кудахтала и трепыхалась. Малика опустила полотенце на глаза так низко, что видела только землю у ног.
Примерно через час подошла женщина и стала прицениваться к курице. В конце концов, она ее купила, и Малика, завязав монеты в узелок, вскочила на ноги. Полотенце соскользнуло с ее лица и упало на землю. Она подхватила его и помчалась по шоссе.
Городок был убогий, он смердел нищетой, к которой люди привыкли. Не похоже было, что тут когда-то жили лучше. Морской ветер вздымал уличную пыль и злобно швырял на предместья. Даже листья фиговых деревьев были покрыты белым налетом. Раскаленные пылинки жалили лодыжки Малики, когда она свернула в переулок, ведущий к нижнему краю оврага. Она обвязала голову полотенцем и двинулась дальше, придерживая его рукой. У нее никогда не возникало мысли, что город можно ненавидеть: ей казалось, что всюду примерно одинаково.
Улица немногим отличалась от переулка: стены со всех сторон. И вдруг Малика услышала за спиной топот тяжелых ботинок. Она не обернулась. И тут сильная рука схватила ее за плечо и грубо толкнула к стене. Это был солдат, он улыбался. Он оперся руками о стену с двух сторон, чтобы Малика не могла сбежать.
Она даже не пикнула. Мужчина стоял, глядя на нее. Он тяжело дышал, словно запыхался. Наконец, спросил: — Тебе сколько лет?
Она посмотрела прямо ему в глаза.
— Пятнадцать.
От него пахло вином, табаком и потом.
— Отпусти меня, — сказала она, отчаянно пытаясь поднырнуть под преграду. Когда он вывернул ей руку, ее глаза широко раскрылись от боли, но она не заплакала. Два человека в джеллабахприближались к ним от оврага, и она стала звать их взглядом. Солдат повернулся, увидел их и быстро пошел назад к шоссе.
Вернувшись домой, Малика бросила узелок с монетами на тайфор [25] и негодующе показала матери синяк на предплечье.
25
Марокканский столик.
— Что это?
— Солдат меня схватил.
Мать больно хлестнула ее по лицу. Малика никогда не видела ее в таком бешенстве.
— Маленькая сучка! — кричала мать. — Только на это и годишься.
Малика выбежала из дома, спустилась в овраг и села на камень в тени, размышляя, не спятила ли мать. Неожиданность и несправедливость внезапной оплеухи вымела все мысли о солдате из ее памяти. Нужно было найти какое-то объяснение поведению матери, иначе придется ее возненавидеть.