Полночный поцелуй
Шрифт:
— Ничего такого больше не случится, просто я совершила глупость. И я не собираюсь звонить ни тебе, ни в полицию каждый раз, когда совершаю глупость. Представь, как отреагировали бы в участке, если бы я позвонила и сообщила, что ваш сотрудник за мной следит.
«Черт».
Он солгал, представившись копом, и теперь эта ложь держит его, как капкан. И будет еще хуже, если Габриэлла вдруг позвонит в полицейский участок и попросит «детектива Торна», чем привлечет нежелательное внимание внедренного в штат миньона.
— Я дам тебе номер моего мобильного, — сказал Лукан. — Можешь звонить
Габриэлла кивнула, Лукан повернул кран и начал смывать пену с ее темно-медных шелковистых волос.
Затем, недовольный собой, Лукан взял с полочки мочалку и бросил ее в воду.
— А теперь дай мне взглянуть на твои колени.
Габриэлла, разгоняя флотилию мыльных пузырьков, подняла ногу. Лукан взял в руку ее ступню и осторожно промыл содранное колено. Под воздействием теплой воды рана вновь начала кровоточить. Лукан стиснул зубы, стараясь не смотреть на алые ароматные капельки, которые скатывались в пенистую воду.
Он вымыл колени Габриэллы, жестом велел дать руки. Лукан молчал, опасаясь, что голос выдаст его возбуждение, вызванное видом обнаженного тела Габриэллы и ароматом свежей крови.
Он сосредоточил внимание на ее ладонях, слегка коснулся ранок мочалкой, до боли ощущая на себе пристальный взгляд Габриэллы. Ее глубокие карие глаза следили за каждым его движением, пульс на запястье под его пальцами участился.
Габриэлла тоже была возбуждена. Она его хотела.
Лукан уже готов был завершить свою миссию, когда повернул ее руку и увидел нечто поразившее его. На безупречно розовой коже виднелись крошечные синеватые полоски шрамов от порезов. Такие же шрамы были и на бедрах.
Порезы острым лезвием бритвы.
По всей видимости, она подвергалась истязаниям в детстве.
— Господи! — Лукан посмотрел в глаза Габриэллы; его голос дрожал от ярости. — Кто это сделал?
— Это не то, что ты думаешь, — поспешила заверить его Габриэлла.
Лукан кипел от злости, он потребует ответ за каждый шрам на ее теле.
— Скажи мне правду.
— Это все ерунда. Забудь…
— Назови мне имя, черт возьми, клянусь, я голыми руками убью этого сукина сына…
— Это я… я сама сделала, — хрипло выдохнула Габриэлла. — Никто. Я сама… сама…
— Что? — Держа ее за тонкое запястье, он внимательно осмотрел руку, покрытую крошечными синеватыми шрамами. — Ты сама? Но зачем?
Габриэлла высвободила руку и опустила в воду, словно закрывая перед ним дверь в свое прошлое. Лукан чуть слышно выругался на языке, которым редко пользовался.
— Как часто ты это делала, Габриэлла?
— Не знаю, — пожала плечами женщина, не глядя на него. — Я оставила эту привычку… уже давно.
— Поэтому в раковине на кухне лежал нож?
Она посмотрела на него жалобным, почти затравленным взглядом. Она не хотела, чтобы Лукан затрагивал эту болезненную тему, и он не хотел причинять ей страдания, но желал понять, что могло заставить ее острым лезвием резать собственное тело.
И она делала это регулярно.
Габриэлла нахмурилась, ее взгляд остановился на лопавшихся мыльных пузырьках.
— Послушай, давай сменим тему, — произнесла она, с трудом выдавливая слова, —
— Может быть, тебе надо об этом поговорить?
— Ну конечно. — Габриэлла натянуто рассмеялась. — Может быть, ты еще заставишь меня написать заявление в полицию на имя детектива Торна? А потом отправишь в психушку, где ради моего же блага из меня сделают овощ?
— Подобное уже было в твоей жизни?
— Люди меня не понимают. Никогда не понимали. Иногда я сама себя не понимаю.
— Чего не понимаешь? Причину, по которой тебе хотелось причинять себе боль?
— Нет… я не хотела причинить себе боль.
— Тогда почему ты это делала? Господи, Габриэлла, у тебя же сотня шрамов.
— Повторяю, я не хотела причинить себе боль. Мне вообще не было больно в такие моменты. — Габриэлла тяжело вздохнула. С минуту она молчала, потом заговорила, заставляя Лукана удивленно смотреть на нее: — Дело не в боли. Вопреки мнениям так называемых специалистов по детской психологии, меня не мучили воспоминания о пережитых травмах, обидах или оскорблениях. Я резала себя, потому что… меня это успокаивало. Вид крови действовал на меня умиротворяюще. Это всегда были маленькие, неглубокие порезы. Когда текла кровь, я переставала чувствовать себя странной, не такой, как все; напротив, мир вокруг меня обретал гармонию и равновесие.
Габриэлла посмотрела ему прямо в глаза, сейчас ее взгляд был открытым и светлым, словно она освободилась от чего-то темного, неприятного, что так долго тяжким бременем лежало на ее сердце. И Лукан понял, что стал свидетелем этого чудесного освобождения. Хотя оно не было абсолютным, недоставало одного-единственного звена — понимания, что она Подруга по Крови.
Она не ведала, что однажды представитель его расы выберет ее как свою вечную возлюбленную и введет в мир, о существовании которого она не имеет ни малейшего представления. Она познает наслаждение, дарованное только парам, связанным кровью.
Лукан почувствовал ненависть к той мужской особи их Рода, которой выпадет честь стать ее возлюбленным.
— Я не сумасшедшая, если именно таковой ты меня теперь считаешь, — сказала Габриэлла.
Лукан медленно покачал головой:
— Я так не считаю.
— Я презираю жалость.
— Я тоже, — ответил Лукан, почувствовав в ее голосе вызов. — И ты, Габриэлла, не заслуживаешь жалости. И тебе не нужны ни врачи, ни лекарства.
Габриэлла ушла в себя, закрылась с той минуты, как он обнаружил шрамы на ее теле, но после этих слов Лукан почувствовал ее колебание — доверие, которое она к нему испытывала, робко возвращалось.
— Ты не принадлежишь этому миру, — сказал Лукан — не из сентиментальности, а лишь констатируя факт — и взял в ладони ее лицо. — Ты слишком необычна для жизни, которую пытаешься вести. Думаю, скоро ты это поймешь. И поверь мне, посмотришь на все иными глазами. Все встанет на свои места, и ты найдешь свою судьбу. Возможно, я помогу тебе в этом.
Лукан приготовился продолжить приятную процедуру омовения, но пристальный взгляд Габриэллы остановил его. Ее мягкая улыбка и нежность, с которой она смотрела на него, заставили сердце болезненно заныть, горло сдавило.