Полночный всадник
Шрифт:
В его темных глазах свернула такая ярость, что Кэрли похолодела. Рамон отвернулся, пришпорил коня и начал подниматься в гору.
Когда они продвинулись немного вперед, девушка внезапно увидела тропу, прежде совершенно незаметную, ибо ковбои замаскировали ее ветками и листьями. Усталая Кэрли поникла от безнадежности. Дядя никогда не найдет эту тропу. К тому же на протяжении всего подъема вдоль стены каньона стояли часовые.
Кэрли оступилась, и из глаз ее брызнули горячие слезы. Господи, ну почему она не попросила дона о помощи? Почему не пренебрегла гордостью и не позволила Рамону чувствовать себя победителем? Нет, все, что
На середине подъема у Кэрли подкосились ноги, и она растянулась на каменистой тропе под колючей толокнянкой. Несколько острых шипов вонзились в нее. Один из ковбоев подъехал к девушке, спешился и помог ей подняться. Он что-то сказал по-испански, и Кэрли показалось, что он ободряет ее.
Педро Санчес остановился возле испанца:
— Хватит, Рамон! Неужели ты позволишь девушке идти?
— Да.
— Послушай меня, hijo [24] . Я знаю тебя с той поры, когда ты был мальчишкой. Я всегда гордился тобой как сыном. Не делай этого.
24
сынок (исп.)
— Отойди, амиго.
— Я знаю, что тебе больно, но горе ослепляет тебя. Прошу тебя, прекрати эту пытку.
— Я сказал — отойди.
Санчес не двинулся с места.
— Вот что, Рамон де ла Герра. Поступив так, ты совершишь серьезнейшую ошибку, и впервые за время нашего знакомства мне будет стыдно за тебя.
Испанец перевел взгляд с Санчеса на Кэрли, и недобрая улыбка искривила его губы.
— Мы спросим девушку. Если хочет ехать верхом, пусть скажет об этом сама. Тогда она сядет на лошадь. — Он с вызовом вперил в нее суровый взгляд: — Ты хочешь ехать со мной, сеньорита Мак-Коннелл? — Он насмехался над Кэрли, дразнил и испытывал ее. — Если хочешь, скажи, и твое желание будет исполнено.
Девушка едва не расплакалась. «Господи, не дай ему увидеть мои слезы!» Она посмотрела на дона с такой ненавистью, словно желала стереть зловещую улыбку с его красивого лица.
Борясь с соблазном уступить ему и произнести слова, которые он хотел услышать, Кэрли бросила взгляд на верхний конец тропы. Он был не слишком далеко.
— Si, сеньорита, — подразнил он девушку. — Льяно-Мирада вон там. — Рамон указал на вершину. — С твоим упорством ты преодолеешь такое расстояние. Ну, что скажешь?
— Por Dios [25] , Рамон! — воскликнул Санчес.
Кэрли в упор посмотрела на испанца, собралась с духом и вскинула голову:
— Ты стоишь у меня на дороге, сеньор. Двигайся вперед или отвяжи ремень и сойди с тропы, чтобы не мешать мне.
Что-то вспыхнуло в его дерзких темных глазах, он на мгновение замер, потом медленно направил коня вперед. Когда девушка спотыкалась и ремень натягивался, испанец отпускал его. Жеребец рвался к дому, но Рамон сдерживал его, стараясь, чтобы ремень не натягивался и Кэрли не отставала.
25
Ради Бога (исп.)
«Почему?» — спрашивала она себя. Ведь он так страстно желал сломить ее, поставить на колени. И все же Кэрли знала, что это не совсем так. Да, это невероятно, однако…
Кэрли облизнула губы. Ремень раскачивался перед ней. Голубой халат, казалось, давил на нее, прижимал к земле. Под ним была только ночная рубашка, на шее болтался маленький изодранный розовый платок. С вызовом отчаяния Кэрли сбросила халат и пошла дальше. На лбу ее выступил пот, дыхание стало прерывистым, легкие болели при каждом вздохе, ссадины на ногах горели, а конец пути словно отодвигался все дальше и дальше. Однако Кэрли заставляла себя идти.
Мужчины молча ехали за девушкой, с жалостью глядя на нее. Для Кэрли все потеряло смысл. Все, кроме одного — доберется ли она до вершины.
— Уже близко. — Голос испанца прозвучал почти так же мягко, как в тот день, когда он протянул ей розу. — Еще несколько шагов.
Кэрли вдруг осознала, что идет рядом с ним, даже не заметив, что вырвалась вперед. Прильнув к его седлу, чтобы устоять на ногах, она увидела, что ремень соскользнул с ее запястий, а веревка, стягивавшая руки, исчезла. Конь продвигался вперед, рядом с ним поднималась в гору и Кэрли. Наконец они оказались на широком плато, расположенном над вершинами. Льяно-Мирада, плоская равнина, откуда открывался захватывающий вид.
Сделав еще пару неуверенных шагов, Кэрли споткнулась, и в глазах ее все поплыло. Рамон резко остановил коня. Девушка ощутила руки на своей талии, потом земля ускользнула из-под ног, и Кэрли погрузилась в темноту.
Рамой мгновенно спешился. Однако девушку поднял на руки Педро Санчес.
— Оставь ее в покое, Рамон, — сказал старик таким тоном, какого испанец не слышал с детства. Рамона охватили раскаяние, смущение и жалость. Жестокость никогда не доставляла ему удовольствия, он прибегал к ней лишь в силу необходимости. Рамон увидел густые золотисто-каштановые волосы, упавшие на руку Санчеса, и высокую полную грудь, вздымавшуюся от дыхания. У испанца сжалось сердце. Он отошел и пропустил старого ковбоя. Санчес нес девушку, как ребенка.
Но она отнюдь не ребенок, напомнил себе Рамон. Она — племянница Флетчера Остина, богатая и испорченная девушка, стремящаяся к власти и деньгам, как и ее дядя. Из-за нее погиб его брат.
Дон смотрел на них, и тяжесть сдавила его грудь. Девушка оказалась мужественной и гордой и заслужила его уважение больше, чем любая другая женщина.
Но это не меняло других черт ее характера и его чувств к ней. И все же…
Санчес внес Кэрли в маленький саманный дом, построенный им вместе с Андреасом. Флоренсия, кухарка, закрыла за ними дверь. Ковбоев встретили в лагере возлюбленные, родные и друзья. Двум раненым, Игнасио и Сантьяго, помогли спешиться, провели их в другой маленький дом и отдали на попечение женщин.
Руис Доминго вел лошадь с телом Андреаса. О его смерти уже известили падре Ксавьера, которого ждали к утру. Миранда Агилар, поговорив в тени крыльца с Руисом, направилась к Рамону. В жилах этой высокой стройной девушки со смуглым чувственным лицом и длинными блестящими черными волосами текла кровь индейцев мивок и кастильских испанцев.
— Рамон! — Миранда протянула руки к испанцу, и ее красивые черные глаза наполнились слезами. Ее муж погиб при ограблении путешественников через десять месяцев после столкновения Хоакина с законом. — Dios mio, мне так жаль!