Полное собрание рассказов

Воннегут Курт

Рано или поздно почти у каждого появилась веская причина попробовать. Мы стали исчисляться миллионами, а впоследствии и миллиардами — невидимые, бестелесные и неуязвимые. И, будь я проклят, мы не доставляем никому неудобств, принадлежим только самим себе и не знаем страха.

Когда мы пребываем в бестелесном состоянии, все амфибии-первопроходцы могли бы уместиться на острие иглы. Когда мы входим в тела для участия в параде в День первопроходцев, то занимаем пятьдесят тысяч квадратных футов, потребляем около трех тонн пищи, чтобы у тел хватило энергии маршировать; многие из нас простужаются, получают травмы, когда чье-то тело ненароком наступит каблуком

на ногу другого тела, нас терзает зависть, что кто-то возглавляет парад, а мы вынуждены ходить строем, — и бог знает что еще.

Лично я не схожу с ума по парадам. Когда все мы начинаем тесниться в телах, в нас пробуждается все худшее, независимо от того, насколько хороши наши разумы. В прошлом году, например, день парада выдался необычайно жарким. У любого испортится настроение, если его запереть на несколько часов в потное, изнывающее от жажды тело.

Одно влечет за собой другое. Командующий парадом заявил, что если мое тело еще раз собьется с ноги, то его тело вышибет из моего дух. У него, конечно, в этот год тело было самое лучшее, если не считать кенигсвассеровского ковбоя, но я все равно сказал ему, чтобы заткнул свою поганую глотку. Он бросился на меня, а я оставил свое тело и даже не стал смотреть, что будет дальше. Болвану пришлось самому тащить мое тело в хранилище.

Едва я оставил тело, как вся злость тут же куда-то подевалась. Никто, кроме истинного святого, не может быть доброжелательным и интеллигентным больше нескольких минут подряд, когда он находится в теле. Как не может и быть счастливым — разве что в краткие мгновения. Я еще не встречал амфибию, с которой было бы тяжело иметь дело, которая не была бы веселой, жизнерадостной и доброжелательной вне тела. И не встречал ни одной, чей характер бы немедленно не портился, обретя узы плоти.

Едва ты входишь в тело, тобой начинает руководить химия: железы заставляют тебя возбуждаться или бросаться в драку, испытывать голод, злость или страсть — никогда не знаешь, что будет дальше.

Вот почему я не могу заставить себя злиться на наших врагов, на тех людей, кто против нас, амфибий. Они никогда не покидали тела и не хотят учиться этому. Они хотят, чтобы никто этого не делал, и мечтают заставить амфибий вернуться в тела и навсегда остаться в них.

После моей стычки с командующим Мадж сразу смекнула, что к чему, и тоже бросила свое тело прямо в колонне Женского вспомогательного. Мы оба были ужасно рады наконец избавиться от тел и парада, и тут черт нас дернул отправиться посмотреть на врагов.

Сам я никогда не рвусь смотреть на них, но Мадж интересно, что носят женщины. Прикованные к телам, вражеские женщины меняют туалеты, прически и косметику куда чаще, чем это делаем мы с нашими телами в хранилищах.

Не волнует меня и мода, да и в стане врага толкуют о таких вещах, что и гипсовая статуя сбежала бы от скуки.

Обычно враги любят порассуждать о старом способе воспроизведения себе подобных — неуклюжем, комичном и невероятно неудобном по сравнению с тем, что на этот счет происходит у нас, амфибий. Если они не говорят о размножении, тогда говорят о еде, об этих горах химикалий, которые они напихивают в свои тела. И еще обожают всякие страшилки, которые мы называли политикой — трудовой политикой, социальной, политикой правительства.

Врагов бесит, что мы в любое время можем наблюдать за ними, а они не имеют возможности нас видеть, пока мы не войдем в тело. По-моему, они нас боятся до смерти, хотя бояться амфибий так же глупо, как бояться восхода солнца. Они могли бы

обладать всем миром — за исключением хранилищ, за которыми присматривают амфибии, — а вместо этого собираются в испуганные кучки, словно мы вот-вот обрушимся на них как гром среди ясного неба и сотворим что-нибудь ужасное.

Они повсюду понаставили разных хитрых штуковин, которые, по их замыслу, должны распознавать присутствие амфибий. Всем этим приспособлениям грош цена, но с ними враги чувствуют себя увереннее — будто их окружили превосходящие силы, а они сохраняют выдержку и готовы дать достойный отпор. «Ноу-хау» — они все время толкуют друг другу о том, какие у них есть «ноу-хау», а у нас ничего подобного и в помине нет. Если «ноу-хау» — это оружие, то тут они абсолютно правы.

Думаю, мы с ними находимся в состоянии войны. Правда, мы не ведем военных действий, разве что держим в тайне расположение наших хранилищ и место парадов. Ну и сразу покидаем тела, если они устраивают воздушный налет, пускают в нас ракету или придумывают что-нибудь еще.

От этого враг только еще больше бесится, потому что налеты и ракеты стоят денег, а взрывать никому не нужные здания — не лучший способ потратить деньги налогоплательщиков.

И все-таки они довольно умны, учитывая, что, кроме мыслительной деятельности, вынуждены еще и следить за своими телами, так что в их лагере я стараюсь соблюдать осторожность. Вот почему я сразу подумал, что пора сматываться, когда мы с Мадж увидели посреди одного из их полей хранилище тел. Мы давно уже не интересовались, чем занят враг, и хранилище показалось мне крайне подозрительным.

Мне, но не Мадж. С оптимизмом, которым она стала отличаться с тех пор, как впервые попробовала тело королевы бурлеска, она предположила, что объяснение может быть лишь одно: враги прозрели и сами готовятся превратиться в амфибий.

Надо сказать, все выглядело именно так. Новехонькое хранилище, под заглушку набитое телами, — совершенно невинное зрелище. Мы покружились немного вокруг, причем радиус кругов Мадж становился все меньше и меньше — ей хотелось посмотреть, какие здесь предлагают женские тела.

— Пора сматываться, — поторопил ее я.

— Но я же просто смотрю, — упиралась Мадж, — что случится, если я посмотрю?

А потом она увидела то, что было выставлено в главной витрине, и забыла, кто она и откуда.

В витрине было самое потрясающее женское тело, что я когда-либо видел, — ростом шесть футов, сложение как у богини. И это еще не все. Кожа с медным отливом, волосы и ногти цвета зеленого шартреза и сверкающее золотое вечернее платье. Рядом находилось тело высокого белокурого гиганта в бледно-голубом маршальском мундире, украшенном алыми лампасами и увешанном орденами.

Скорее всего, враги украли эти тела во время налета на какое-нибудь из наших отдаленных хранилищ, а потом накрасили и одели.

— Мадж, назад! — предостерег я.

Меднокожая красавица с шартрезовыми волосами пошевелилась. Взвыла сирена, из укрытий высыпали солдаты и схватили тело, в которое только что вселилась Мадж.

Хранилище было ловушкой для амфибий!

Телу, перед которым Мадж не смогла устоять, заранее связали лодыжки, лишив возможности сделать несколько шагов, необходимых, чтобы выйти из него. Торжествующие солдаты потащили Мадж прочь, словно настоящего военнопленного. Пришлось взять единственное доступное тело — франта-фельдмаршала, чтобы хоть как-то помочь ей. Безнадежно — фельдмаршал тоже был приманкой со связанными ногами. Солдаты потащили меня вслед за Мадж.