Полное собрание рассказов
Шрифт:
Дуэйн и Грейс с изумлением смотрели фильм о том, как замораживают и превращают в сухой порошок джиззу, готовя ее к отправке. На экране маленькая колбочка с содержимым, предоставленным деканом факультета математики Чикагского университета, подвергалась моментальной заморозке, затем помещалась под вакуумный колпак, и из нее выкачивали воздух, после чего замороженная джизза превращалась в тонкую белую пудру. Ее, конечно, было совсем немного, что и отметил Дуэйн Хублер, но в ней содержалось несколько сот миллионов сперматозоидов в состоянии анабиоза. Исходное количество жидкого материала в среднем составляло два кубических сантиметра. По оценке Дуэйна, полученного из него порошка хватило бы разве что на то, чтобы залепить игольное ушко. А к Андромеде
— Мы тебе вставим, Андромеда! — сказал Дуэйн, и это вовсе не прозвучало скабрезностью. Он просто повторил девиз, красовавшийся на рекламных щитах и плакатах, развешенных по всему городу. Другие плакаты гласили: «Андромеда, мы любим тебя» или «Земля хочет тебя, Андромеда» и тому подобное.
Раздался стук в дверь, и, не ожидая ответа, вошел старый друг семьи, окружной шериф.
— Как дела, старый бабник? — спросил Дуэйн.
— Грех жаловаться, говнюк, — ответил шериф.
Какое-то время они добродушно перекидывались подобными шуточками. Грейс давилась от смеха, восхищаясь их остроумием. Однако она не смеялась бы так беззаботно, будь она чуть более наблюдательна. Она могла бы заметить, что веселость шерифа была натужной. На самом деле что-то глодало его изнутри. Могла бы она заметить также и то, что в руках у него какие-то официальные бумаги.
— Садись, старый пердун, — сказал Дуэйн, — и посмотри, как мы засадим Андромеде.
— Насколько я понимаю, — ответил шериф, — лично мне пришлось бы лететь туда более двух миллионов лет. Боюсь, моя старуха начала бы волноваться — что со мной приключилось?
Он был куда шустрее Дуэйна, его джизза попала на «Артура Кларка», а джизза Дуэйна — нет. Чтобы твою джиззу приняли, нужно было иметь айкью выше 115. Существовали и некоторые исключения: если мужчина был хорошим спортсменом или умел играть на каком-нибудь музыкальном инструменте или писать картины, но у Дуэйна никаких таких способностей не было. Он надеялся, что сооружение скворечников даст ему привилегию, но оказалось — не тот случай. Между тем, у директора Нью-йоркской филармонии при его желании могли принять и целую кварту. Хотя ему было шестьдесят восемь лет, а Дуэйну только сорок два.
Теперь по телевизору выступал старый астронавт. Он говорил, что, конечно, хотел бы сам отправиться туда, куда посылают его джиззу. Однако вынужден сидеть дома со своими воспоминаниями и стаканом «Тэнга». «Тэнг» был когда-то официальным напитком астронавтов и представлял собой криосублимированный оранжад.
— Двух миллионов лет у тебя, может, и нет, но пять-то минут найдется? — сказал Дуэйн. — Да сядь ты наконец.
— Вообще-то… я тут по службе, — сказал шериф с несчастным видом, которого не сумел скрыть, — а в таких случаях я предпочитаю стоять.
Дуэйн и Грейс это искренне озадачило. Они понятия не имели, что за этим последует. А последовало вот что: шериф вручил обоим по повестке с вызовом в суд и сказал:
— Мой горестный долг сообщить вам, что ваша дочь Ванда Джун обвиняет вас в нанесении ей ущерба в раннем детстве.
У Дуэйна и Грейс словно гром над головой разразился. Они знали, что теперь, когда Ванде Джун исполнился двадцать один год, она имела право подать на них в суд, но никак не ожидали, что она это сделает. Дочь жила в Нью-Йорке, и когда они поздравляли ее по телефону с совершеннолетием, Грейс действительно сказала ей в шутку: «Ну, теперь, лапушка, ты можешь предъявить нам иск, если захочешь. — Грейс и Дуэйн не сомневались в том, что были хорошими родителями и что дочь лишь посмеется, услышав: — При желании ты можешь упечь своих старых никчемных предков в каталажку».
Ванда Джун была их единственным ребенком. У нее могли быть братья и сестры, но Грейс делала аборты. Вместо других детей у нее имелись три настольные лампы и одни напольные весы.
— И что же мы, по ее мнению, делали неправильно? — спросила Грейс у шерифа.
— У каждого из вас внутри повестки есть отдельный листок, на котором перечислены ее претензии, — ответил тот.
Он не мог смотреть в глаза своим бедным старым друзьям, поэтому говорил, вперив взгляд в телевизор. На экране некий ученый объяснял, почему именно Андромеда была выбрана целью проекта. Между Землей и галактикой Андромеды существовало по меньшей мере восемьдесят семь хроносинкластических инфундибулумов [67] . Стоит «Артуру Ч. Кларку» пройти через любой из них, как сам корабль и весь его груз умножатся в триллион раз и проникнут повсюду, сквозь пространство и время.
67
«Хроно значит “время”. Синкластический значит “изогнутый в одну и ту же сторону во всех направлениях”, наподобие шкурки апельсина. Инфундибулум — так древние римляне, например Юлий Цезарь или Нерон, называли воронку». «Существует бесконечное множество возможностей быть правым. Однако есть во Вселенной такие места, где… все разные правды соединяются так же ловко, как детали в электронных часах… Такое место мы и называем «хроносинкластический инфундибулум»». — Так объясняет значение термина сам Курт Воннегут в «Сиренах Титана» (Перевод. М. Ковалевой).
— Если где-нибудь во Вселенной существуют условия, способствующие плодородию, — вещал ученый, — наше семя найдет это место и там прорастет.
Конечно, единственным, что удручало пока в этом космическом проекте, было то, что такое место, как показывала программа исследований, находилось — если вообще существовало — чертовски далеко. Темных людей вроде Дуэйна и Грейс, и даже весьма продвинутых — вроде шерифа, обнадеживали и заставляли верить, что где-то там, далеко, для них существует будущее и что Земля отныне — лишь кусок дерьма, годный только на то, чтобы быть стартовой площадкой.
Земля и впрямь к тому времени превратилась в кучу дерьма, и даже самые недалекие люди начинали сознавать, что она — вероятно, единственная обитаемая планета, какую суждено было найти человеческим существам, — скоро станет непригодной для жизни.
Грейс рыдала от того, что собственная дочь подала на нее в суд, и список предъявленных ею обвинений, преломляясь в слезах, распадался на множество картинок-воспоминаний.
— О Боже, о Боже, о Боже… — твердила Грейс, — она помнит то, о чем я напрочь забыла. А она, оказывается, не забыла ничего. Даже того, что случилось, когда ей было всего четыре года.
Дуэйн читал список обвинений, выдвинутых дочерью против него, поэтому не уточнил, какие именно страшные прегрешения совершила его жена, когда Ванде Джун было всего четыре года, а случилось тогда вот что: бедная малышка Ванда Джун разрисовала красивыми картинками все обои в только что отремонтированной гостиной, чтобы порадовать маму. Но мама вместо того, чтобы обрадоваться, рассердилась и отшлепала ее. С того дня, утверждала Ванда Джун, ни на какие материалы для художественного творчества она не могла смотреть, не дрожа, как осенний лист, и не покрываясь холодным потом. «Таким образом, — писал с ее слов адвокат, — она лишилась возможности сделать блестящую и прибыльную карьеру в области искусства».
Дуэйн тем временем узнал, что он разрушил перспективы дочери заключить «выгодный брак», как выражался тот же адвокат, «а следовательно, лишил ее любви и семейного уюта». Утверждалось, будто произошло это из-за того, что всякий раз, когда к Ванде Джун приходил поклонник, Дуэйн появлялся перед ним полупьяным. К тому же зачастую открывал дверь по пояс голым, однако с патронташем через плечо и револьвером на ремне. Она даже приводила имя возлюбленного, которого отец таким образом отвадил от нее: Джон Л. Ньюком, женившийся в конце концов на ком-то другом. Теперь у него очень хорошая работа, он служит начальником охраны арсенала в Южной Дакоте, где хранятся вирусы холеры и бубонной чумы.