Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 2.
Шрифт:
«Да он жид, господа!» – сказал вдруг один из наших товарищей. Жид – какая догадка! Мы пристальнее 30 всмотрелись в него: лицо бледное, волосы русые, профиль… профиль точно еврейский – сомнения нет. Несмотря, однако ж, на эту догадку, у нас еще были скептики, оспаривавшие это мнение. Да нет, всё в нем не английское: не смотрит он, вытараща глаза; не сжата у него, как у англичан, и самая мысль, суждение в какие-то тиски; не цедит он ее неуклюже, сквозь зубы, по слову. У этого мысль льется так игриво и свободно: видно, что ум не задавлен предрассудками; не рядится взгляд его в английский покрой, как в накрахмаленный галстух: 40 ну, словом, всё, как только может быть у космополита, то есть у жида.
Выдал ли бы англичанин своих пьяниц?.. Догадка о его национальности оставалась всё еще без доказательств, и доктор
151
удара. Не прошло получаса после этого разговора, говорили о другом. Доктор расспрашивал о службе нашей, о чинах, всего больше о жалованье, и вдруг, ни с того ни с сего, быстро спросил: «А на каком положении живут у вас жиды?» Все сомнения исчезли.
Кто бы он ни был, если и жид, но он был самый любезный, образованный и обязательный человек. «Вам скучно по вечерам, – сказал он однажды, – здесь есть клуб: вам предоставлен свободный вход. Вы познакомитесь 10 с здешним обществом, почитаете газету, выкурите сигару: всё лучше, нежели одним сидеть по нумерам. Да вот не хотите ли теперь? Пойдемте!»
Мы пошли. Клуб, как все клубы: ряд освещенных комнат, кучи журналов, толпа лакеев и буфет. Но, видно, было еще рано: комнаты пусты, только в бильярдной собралось человек пятнадцать. Пятеро, без сюртуков, в одних жилетах, играли; прочие молча смотрели на игру. Между играющими обращал на себя особенное внимание пожилой, невысокого роста человек, с проседью, одетый 20 в красную куртку, в синие панталоны, без галстуха.
«Заметьте этого джентльмена», – сказал нам доктор и тотчас же познакомил нас с ним. Тот пожал нам руки, хотел что-то сказать, но голоса три закричали ему: «Вам, вам играть!» – и он продолжал игру. «Кто ж это?» – спросили мы доктора. Он замялся несколько. «Игрок, если хотите», – сказал он. «Ну, спасибо за знакомство», – подумал я. Доктор как будто угадал мою мысль. «Я познакомил вас с ним потому, – прибавил он, – что это замечательный человек умом, образованием, приключениями 30 и также счастьем в игре. Вам любопытно будет поговорить с ним: он знает всё. У него огромный кредит здесь, в Китае, в Австралии, и его векселя уважаются, как банкирские. А этот молодой человек, – продолжал доктор, указывая на другого джентльмена, недурного собой, с усиками, – замечателен тем, что он очень богат, а между тем служит в военной службе, просто из страсти к приключениям».
Мне, однако ж, не интересно казалось смотреть на катанье шаров, и я, предоставив своим товарищам этих 40 героев, сел в угол. Мне становилось скучно, я помышлял, как бы уйти. Зову их – нейдут: «Сейчас да погодите». Я ушел потихоньку один, но дома было тоже невесело. Там остался наш доктор, еще натуралист да молодой Зеленый.
Все они легли спать; натуралист, если и не
152
спал, то копался с слизняками, раками или букашками; он чистил их, сушил и т. п. Но я придумал средство вызвать товарищей из клуба. Они после обеда просили м-с Вельч и Каролину пить чай en famille,1 вместе, как это делается у нас, в России. Так, романтизм! Но те и понять не могли, зачем это, и уклонились. На этом основал я свою хитрость и отправился в клуб. Игрок говорил с бароном, Посьет с английским доктором. Долго я ловил свободную минуту, наконец улучил и сказал самым 10 небрежным тоном, что я был дома и что старуха Вельч спрашивала, куда все разбежались. «А ей что?» – спросил Посьет. «Да не знаю, – равнодушно отвечал я, – вы просили, кажется, Каролину чай разливать…»
«Это не я, а барон», – перебил меня Посьет. «Ну, не знаю, только Каролина сидит там за чашками и ждет». Я оставил Посьета и перешел к барону. «Вы, что ли, просили старуху Вельч и Каролину чай пить вместе…» – «Нет, не я, а Посьет, – сказал он, – а что?» – «Да чай готов, и Каролина ждет…» Я хотел обратиться к Посьету, 20 чтоб убедить его идти, но его уже не было. «А этот господин игрок, в красной куртке, вовсе не занимателен, – заметил, зевая, барон, – лучше гораздо идти лечь спать». Мы пошли и застали Посьета в комнате у хозяек: обе они зевали – старуха со всею откровенностью, Каролина силилась прикрыть зевоту улыбкой. О чае ни тот, ни другой не спросили ни меня, ни их: они поняли всё.
Мы вышли на крыльцо, которое выходит на двор, сели под виноградными листьями и напились чаю одни-одинехоньки.
Добрый Посьет стал уверять, что он ясно видел мою 30 хитрость, а барон молчал и только на другой день сознался, что вчера он готов был драться со мной.
Утром опять явился Вандик спросить, готовы ли мы ехать; но мы не были готовы: у кого платье не поспело, тот деньги не успел разменять. Просили приехать в два часа.
Вандик, с неизменной улыбкой, поклонился и ушел. В два часа явились перед крыльцом две кареты; каждая запряжена была четверкой, по две в ряд. И малаец Ричард, и другой, черный слуга, и белый, подслеповатый англичанин, наконец, сама м-с Вельч и Каролина 40 все вышли на крыльцо провожать нас, когда мы садились в экипажи. «Good journey, happy voyage!»2 – говорили
153
они. Моросил дождь, когда мы выехали за город и, обогнув Столовую гору и Чертов пик, поехали по прекрасному шоссе, в виду залива, между ферм, хижин, болот, песку и кустов. Если б не декорация гор впереди и по бокам, то хоть спать ложись. Но нам было не до спанья: мы радовались, что, по обязательности адмирала, с помощию взятых им у банкиров Томсона и К° рекомендательных писем, мы увидим много нового и занимательного. 10 Я припоминал всё, что читал еще у Вальяна о мысе и у других: описание песков, зноя, сражений со львами, о фермерах, и не верилось мне, что я еду по тем самым местам, что я в 10 000 милях от отечества. Я ласкал глазами каждый куст и траву, то крупную, сочную, то сухую, как веник.
Мы проехали мимо обсерватории, построенной на луговине, на берегу залива, верстах в четырех от города. Я думал, что Гершель здесь делал свои знаменитые наблюдения над луной и двойными звездами, но нам сказали, что его обсерватория была устроена 20 в местечке Винберг, близ Констанской горы, а эта принадлежит правительству. Дождь переставал по временам, и тогда на кустах порхало множество разнообразных птиц. Я заметил одну, синюю, с хвостом более четверти аршина длиной. Она называется sugarbird (сахарная птица) оттого, что постоянно водится около так называемого сахарного кустарника. Дикие канарейки, поменьше немного, погрубее цветом цивилизованных и не так ярко окрашенные в желтый цвет, как те, стаями перелетали из куста в куст; мелькали еще какие-то зеленые, 30 коричневые птицы. Кроме их медленными кругами носились в воздухе коршуны; близ жилых мест появлялись и вороны, гораздо ярче колоритом наших: черный цвет был на них чернее и резко оттенялся от светлых пятен. Около домов летали капские пегие голуби, ласточки и воробьи. В колонии считается более пород птиц, нежели во всей Европе, и именно до шестисот. Кусты местами были так часты, что составляли непроходимый лес; но они малорослы, а за ними далеко виднелись или необработанные песчаные равнины, 40 или дикие горы, у подошвы которых белели фермы с яркой густой зеленью вокруг.
154
КАПСКАЯ КОЛОНИЯ
Скажите, положа руку на сердце: знаете ли вы хорошенько, что такое Капская колония? Не сердитесь ни за этот вопрос, ни за сомнение. Я уверен, что вы знаете историю Капа и колонии, немного этнографию ее, статистику, но всё это за старое время. А знаете ли вы современную историю, нравы, всё, что случилось в последние тридцать-сорок лет? Я уверен, что не совсем, или даже совсем не знаете, кроме только разве того, 10 что колония эта принадлежит англичанам. Я не помню, чтоб в нашей литературе являлись в последнее время какие-нибудь сведения об этом крае, не знаю также ничего замечательного и на французском языке. По-английски большинство нашей публики почти не читает, между тем в Англии, а еще более здесь, в Капе, описание Капа и его колонии образует почти целую особую литературу. Имена писателей у нас неизвестны, между тем сочинения их – подвиги в своем роде; подвиги потому, что у них не было предшественников, никто не 20 облегчал их трудов ранними труженическими изысканиями.