Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 6.
Шрифт:
Логично, что, переходя к теме крушения и ломки идиллического мировоззрения в реалистическом искусстве XIX в., Бахтин, наряду с произведениями Стендаля, Бальзака и Флобера, выделяет занимающие в этом литературном процессе «своеобразное место» романы Гончарова, особенно «Обломова», главным героем которого является «идиллический человек»: «В „Обломове” тема разработана с исключительной ясностью и четкостью. Изображение идиллии в Обломовке и затем на Выборгской стороне (с идиллической смертью Обломова) дано с полным реализмом. ‹…› В самой идиллии (особенно на Выборгской стороне) раскрываются все основные идиллические соседства – культ еды и питья, дети, половой акт, смерть и т. д. (реалистическая эмблематика). Подчеркнуто стремление Обломова к постоянству, неизменности обстановки, его боязнь перемещения, его отношение к времени» (Там же. С. 383; см. также: Klein J. Goncharov’s «Oblomov»: Idyllik in realistischen Roman // Leben, Wirk und Wirkung. S. 217-246).
К
Образ Обломовки амбивалентен, в нем присутствуют черты идиллии и «мнимой идиллии» («квазиидиллии»), сатиры на идиллию (см.: Huwyler Van der Haegen A. Ist Oblomov ein «Heiliger»? // I. A. Goncharov: Beitrage zu Werk und Wirkung. K"oln; Wien, 1989. S. 60-61; Фаустов А. А. Роман И. А. Гончарова «Обломов»: Художественная структура и концепция человека. Тарту, 1990. С. 4, 6-15; Бёмиг М. «Сон Обломова»: Апология горизонтальности // Гончаров. Материалы 1994. С. 27; Кантор. С. 179-182; Краснощекова. С. 252-260). К тому же, как только «идиллического человека» начинают беспокоить гамлетовские вопросы, идиллия тут же дает трещину, это уже идиллия с изъяном, идиллия, изнутри съедаемая тревогой, сожалениями, идиллия с горестными оглядками на пролетевшие в пустоте и бесконечном тягостном сне годы, со слезами по утраченным идеалам и иллюзиям. По словам А. А. Фаустова, «историчность проникает именно в пустоты обломовского менталитета, изнутри перестраивая его, и в этом – кардинальное отличие „Сна” от классической русской идиллии XIX века (типа «Конца золотого века» А. А. Дельвига или гоголевских «Старосветских помещиков»), в которой самодостаточный пасторальный мир встречался с чуждым ему началом как некая тотальность, и в гибели сохраняющая свою целостность» (Фаустов А. А. Роман И. А. Гончарова «Обломов»: Художественная структура и концепция человека. С. 10). Что же касается идиллии на Выборгской стороне, то это «неотвратимое и неуклонное „погасание” героя, исчерпание воображения» (Там же).
Сноски к стр. 197
1 См.: Вацуро В. Э. Лирика пушкинской поры: «Элегическая школа». СПб., 1994. С. 143 и след.; Ляпушкина. С. 113-114.
Сноски к стр. 198
1 См. об этом: наст. изд., т. 1, с. 702-703.
2 «Своеобразным итогом поисков положительного героя у Гончарова стала статья „Мильон терзаний”, в которой образ Чацкого осмысливается не только как воплощение прекрасного человека в контексте „Горя от ума”, но и как образ, отвечающий представлениям о положительном герое в мировоззрении и творчестве самого писателя. ‹…› Гончарову важны в Чацком слияние ума, чувств и воли ‹…› Критик намеренно акцентирует постепенность пути Чацкого от несвободы к свободе, его готовность действовать по программе, выработанной „уже начатым веком”» (Таборисская Е. М. Роман И. А. Гончарова «Обломов»: (Герои, художественное пространство, авторская позиция): Автореф. дис. на соиск. учен. степени канд. филол. наук. Л., 1977. С.) 12 .
Сноски к стр. 199
1 О некоторой «ситуативной» близости героинь Грибоедова и Гончарова осторожно, в примечании (и без упоминания Татьяны Лариной, что понятно, если учесть, каким ореолом в сознании нескольких поколений русских читателей была она окружена, – тут огромную роль сыграла Пушкинская речь Достоевского 1880 г.) пишет Е. А. Краснощекова: «Роль ведущей в любовном романе еще до Ольги Ильинской была „сыграна” Софьей Фамусовой. Гончаров обратил внимание на ее „влечение покровительствовать любимому человеку, бедному, скромному, не смеющему поднять на нее глаз… Без сомнения, ей в этом улыбалась роль властвовать над покорным созданием, сделать его счастье и иметь в нем вечного раба”» (Краснощекова. С. 474-475).
Сноски к стр. 200
1 В письме к великому князю Константину Константиновичу от 28 июня 1887 г. Гончаров счел необходимым «напомнить, что почти все писатели новой школы, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Майков, Фет, Полонский, между прочим, и я – все мы шли и идем по проложенному Пушкиным пути, следуя за ним и не сворачивая в сторону, ибо это есть единственный торный, законный, классический путь искусства и художественного творчества».
2 См. об этом: наст. изд., т. 1, с. 699-703.
3 Так, к примеру В. А. Котельников сопоставляет «Сон Обломова» и стихотворение «Сон» (1816) Пушкина: няню и «мамушку», «первые впечатленья бытия» (Котельников В. А. Иван Александрович Гончаров. М., 1993. С. 115-116). Есть в романе прямые и скрытые цитаты из произведений Пушкина. Еще больше их в черновой рукописи «Обломова». Особенно примечательна цитата из поэмы «Цыганы»; Штольц по поводу поэтического монолога Обломова замечает: «Ты перекладываешь в прозу стихи Пушкина» (наст. изд., т. 5, с. 193, сноска 1).
Сноски к стр. 201
1 Григорович Д. В. Литературные воспоминания. М., 1987. С. 106.
2 К этой параллели прибегали К. Н. Леонтьев: «Обломов это тот же Тентетников „Мертвых душ” – только удачнее и симпатичнее исполненный» (Леонтьев К. Н. Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой (1888) // Л. Н. Толстой: pro et contra / Изд. подгот. К. Г. Исупов. СПб., 2000. С. 156) – и Д. Н. Овсянико-Куликовский: «Если Обломов в некоторых отношениях „человек 40-х годов”, то мы скажем, что это-та кой „человек 40-х годов”, который обленился и опустился до того, что, в противоположность Тентетникову, даже перестал читать книги, и прежде всего должен быть вместе с Тентетниковым причислен, говоря словами Гоголя, „к семейству тех людей, которых на Руси много, которым имена – увальни, лежебоки, байбаки и тому подобные”» («Обломов» в критике. С. 234-235). См. также: Mazon. P. 121, 139.
Сноски к стр. 202
1 Десницкий В. А. Трилогия Гончарова // Десницкий В. А. Статьи и исследования. Л., 1979. С. 172-173. Десницкий также сопоставлял Тарантьева с Собакевичем, Ольгу Ильинскую – с Улинькой Бетрищевой, Волкова – с Чичиковым: «В портрете Тарантьева много от Собакевича, Ольги Ильинской – от Улиньки Бетрищевой. Портрет Волкова, с его вниманием к костюму и внешнему благоприличию, как бы списан с Чичикова в годы его благодушия и процветания…» (Там же. С. 177). Мнение Десницкого разделяет и развивает Е. А. Краснощекова, которая считает в особенности гоголевским начало романа Гончарова: «В самых первых главах „Обломова” гоголевская стилевая стихия подкреплена усвоением композиционных форм автора „Мертвых душ”. Построение этих глав „Обломова” почти дублирует главы-портреты из первого тома поэмы (1842)» (Краснощекова. С. 227). Краснощекова также обращает внимание на одну яркую деталь («Последний штрих „в перекличке” почти нарочит: у Манилова на столе книжка, которую он читал два года, с закладкой на четырнадцатой странице – страницы книги Обломова покрылись пылью и почернели») и соглашается с самой спорной из параллелей, выдвинутых Десницким: «Поэтический облик Ольги, особая аура света вокруг нее вызывают в памяти и гоголевскую Улиньку Бетрищеву, с которой связывались надежды на возрождение несчастного Тентетникова» (Там же. С. 228, 296).
2 Несомненно, Гончаров хорошо знал вторую часть поэмы Гоголя – эпиграфом из нее начиналась статья Добролюбова; Гончаров несколько раз упоминал в письмах, видимо, особенно полюбившегося ему Петуха. Упоминаний Тентетникова, впрочем, нет ни в произведениях, ни в письмах Гончарова.
Сноски к стр. 203
1 Пруцков Н. И. Мастерство Гончарова-романиста. Л., 1962. С. 90.
2 Различия между мировоззренческими и поэтическими принципами Гоголя и Гончарова указывались и другими критиками. А. П. Милюков в 1860 г. писал о комизме писателей: «…нельзя не заметить комизма Гончарова, который заставляет подозревать в нем признаки сценического дарования ‹…› Но это не комизм Гоголя, оставляющий после себя болезненное чувство негодования и желчи, а комизм, полный добродушия и грациозной мягкости» («Обломов» в критике. С. 143). В ином свете представлялась разница между писателями Ю. Н. Говорухе-Отроку, явно больше симпатизировавшему поэтическому таланту Гоголя: «Весь тон, всю манеру изображения Гончаров взял у Гоголя, но, будучи только искусным рисовальщиком, он не мог взять у Гоголя того, чего самому ему не дала природа, -не мог взять того глубокого лиризма, которым проникнуты все создания Гоголя, который дает этим созданиям весь их смысл и все их значение. Манера же Гоголя, его тон, оторванные от этого лиризма, от этой поэзии, от глубокой любви к почве, породившей изображаемые явления, – эта манера и тон сообщили лишь ложное и неясное освещение изображенной жизни» (Там же. С. 204).