Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том. 7
Шрифт:
И чмокнул умиленно губами.
«Да, правда, роза в полном блеске! – подумал Райский со вздохом, – а та – как лилия, “до коей” уже, кажется, касается не ветерок, а ураган».
Он глядел на Веру. Она встала, поцеловала руку у бабушки, вместо поклона взглядом простилась с остальными и вышла.
И другие встали из-за стола. Марфинька подбежала к Титу Никонычу и исполнила свое намерение.
– Нельзя ли прислать косыночку завтра? – шептала она ему, – мы утром с Николаем Андреичем на Волгу уйдем… она понадобится…
– С
Она еще поцеловала его в лоб и бросилась к бабушке.
– Ничего, ничего, бабушка! – говорила она, заминая вопрос Татьяны Марковны о том, «что она там шепчет Титу Никонычу?» Но не замяла.
Тит Никоныч не мог солгать Татьяне Марковне и, смягчая, извиняя всячески просьбу Марфиньки, передал бабушке.
– Попрошайка! – упрекнула ее Татьяна Марковна, – иди спать – поздно! А вам, Николай Андреич, домой пора. С Богом, покойной ночи!
536
– Я вас завезу – по обыкновению: у меня дрожки, – сказал любезно Тит Никоныч.
Едва Вера вышла, Райский ускользнул вслед за ней и тихо шел сзади. Она подошла к роще, постояла над обрывом, глядя в темную бездну леса, лежащую у ее ног, потом завернулась в мантилью и села на свою скамью.
Райский издали дал знать о себе кашлем и подошел к ней.
– Я посижу с тобой, Вера, – сказал он, – можно?
Она молча отодвинулась, чтоб дать ему место.
– Ты очень печальна: ты страдаешь!
– Зубы болят… – отвечала она.
– Нет, не зубы – ты вся болишь: скажи мне… что у тебя? Поделись горем со мной…
– Зачем? я сумею снести одна. Ведь я не жалуюсь.
Он вздохнул.
– Ты любишь несчастливо – кого? – шепнул он.
– Опять «кого»? Да вас, Боже мой! – сказала она, с нетерпением повернувшись на скамье.
– К чему этот злой смех и за что? Чем я заслужил его? Тем, что страстно люблю, глупо верю и рад умереть за тебя…
– Какой смех! мне не до смеха! – почти с отчаянием сказала она, встала со скамьи и начала ходить взад и вперед по аллее.
Райский оставался на скамье.
«А я всё надеялась… и надеюсь еще… безумная! Боже мой! – ломая руки, думала она. – Попробую бежать на неделю, на две: избавиться этой горячки, хоть на время… вздохнуть! сил нет!»
Она остановилась перед Райским.
– Брат! – сказала она, – я завтра уеду за Волгу, – пробуду там, может быть, долее обыкновенного…
– Этого только недоставало! – горестно произнес Райский, не дав договорить.
– Я не простилась с бабушкой, – продолжала она, не обращая внимания на его слова, – она не знает, скажите вы ей, а я уеду на заре.
Он молчал уничтоженный.
– Теперь и я уеду! – вслух подумал он.
– Напрасно, погодите… – сказала она, с примесью будто искренности, – когда я немного успокоюсь…
Она на минуту остановилась.
537
– Я, может быть, объясню вам… И тогда мы простимся с вами иначе, лучше, как брат с сестрой, а теперь… я не могу!.. Впрочем, нет! – поспешно заключила, махнув рукой, – уезжайте! Да окажите дружбу, зайдите в людскую и скажите Прохору, чтоб в пять часов готова была бричка, а Марину пошлите ко мне. На случай, если вы уедете без меня, – прибавила она задумчиво, почти с грустью, – простимтесь теперь! Простите меня за мои странности… (она вздохнула) и примите поцелуй сестры…
Она обеими руками взяла его голову, поцеловала в лоб и быстро пошла прочь.
– Благодарю вас за всё, – сказала она, вдруг обернувшись, издали, – теперь у меня нет сил доказать, как я благодарна вам за дружбу… всего более за этот уголок. Прощайте и простите меня!
Она уходила. Он был в оцепенении. Для него пуст был целый мир, кроме этого угла, а она посылает его из него туда, в бесконечную пустыню! Невозможно заживо лечь в могилу!
– Вера! – крикнул он, торопливо догнав ее.
Она остановилась.
– Позволь мне остаться, пока ты там… Мы не будем видеться, я надоедать не стану! Но я буду знать, где ты, буду ждать, пока ты успокоишься, и – по обещанию – объяснишь… Ты сейчас сама сказала… Здесь близко, можно перекинуться письмом…
Он поводил языком по горячим губам и кидал эти фразы торопливо и отрывисто, как будто боялся, что она уйдет сию минуту и пропадет для него навсегда.
У него была молящая мина, он протянул руку к ней. Она молчала нерешительно, тихо подходя к нему.
– Дай этот грош нищему… Христа ради! – шептал он страстно, держа ладонь перед ней, – дай еще этого рая и ада вместе! Дай жить, не зарывай меня живого в землю!.. – едва слышно договаривал он, глядя на нее с отчаянием.
Она глядела ему во все глаза и сделала движение плечами, как будто чувствовала озноб.
– Чего вы просите! сами не знаете… – тихо отвечала она.
– Христа ради! – повторял он, не слушая ее и всё держа протянутую ладонь.
538
А она задумалась, глядя на него изредка, то с состраданием, то недоверчиво.
– Хорошо, оставайтесь, – прибавила потом решительно, – пишите ко мне: только не проклинайте меня, если ваша «страсть», – с небрежной иронией сделала она ударение на этом слове, – и от этого не пройдет! «А может быть, и пройдет… – подумала сама, глядя на него, – ведь это так, фантазия!»
– Всё вынесу – все казни!.. Скорее бы не вынес счастья! а муки… дай их мне: они – тоже жизнь! Только не гони, не удаляй: поздно!
– Как хотите! – отвечала она рассеянно, о чем-то думая.
Он ожил, у него нервы заиграли.
А она думала с тоской: «Зачем не он говорит это!»
– Хорошо, – сказала она, – так я уеду не завтра, а послезавтра.
И сама будто ожила, и у самой родилась какая-то не то надежда на что-то, не то замысел. Оба стали вдруг довольны, каждый про себя и друг другом.