Полное собрание сочинений Св. Иоанна Златоуста в двенадцати томах. Том первый, книга первая. С предисловием А. П. Лопухина.
Шрифт:
8. Чтобы ты не удивлялся сказанному и не считал этого слова преувеличением, мы приведем тебе такое же изречение с неба и представим такой же закон оттуда. Так, блаженному Моисею, кротчайшему из всех людей на земле, другу Божию и большему из пророков (ибо с другими Бог беседовал в притчах, а с ним, как друг с другом), такому и столь великому мужу, терпевшему безчисленныя бедствия в пустыне столько лет, часто подвергавшемуся крайним опасностям и от египтян за иудеев, и от иудеев по их неблагодарности, не другое что-либо воспрепятствовало после тех многих бедствий и безчисленных подвигов получить обетованное, как соблазн, произведенный им на бывших вместе с ним при изведении воды. Это давая разуметь, Бог говорил: понеже не веровасте освятити Мя пред сынми исраилтескими, сего ради не введете вы сонма сего в землю, юже дах им (Числ. XX, 12). Хотя он и прежде того оказывал некоторое непослушание (ибо он однажды и дважды противоречил Богу, быв посылаем в Египет, и после этого в пустыне оказал неверие, когда говорил: шесть сот тысящ пеших людей, и ты рекл еси: мяса им дам (ясти), и будут ясти месяц дней: еда овцы и волы заколются им, или вся рыбы морския соберутся им, и доволно будет им (Числ. XI, 21, 22), и после того опять противился и отказывался от управления народом, однако ничто из всего этого не могло лишить его предстоявших наград, а только один случай при изведении воды; потому что этот поступок, хотя по существу своему был маловажное тех, но по вреду для других был гораздо важнее их. Те происходили наедине и тайно, а этот грех был совершен явно и при всем народе. Посему и Бог, обличая, выразил это в словах: понеже не веровасте освятити Мя пред сынми исраилтескими, раскрывая сущность этого греха его и объясняя, почему он был непростительным. Если же это подвергло падению такого мужа, то нас, червей и существ ничтожных, как не низвергнет это и не погубит? Ничто так не оскорбляет Бога, как то, когда хулится имя Его. И иудеев Он за это непрестанно обличал: яко Мое имя оскверняется (Иса. XLVIII, 11); и еще: вы скверните е (Малах. I, 12); и еще: вас ради имя Мое хулится во языцех (Иса. LII, 5); и таково было Его попечение, чтобы этого не было, что Он часто спасал и недостойных, чтобы того не случилось. Сотворих, говорит Он, да имя Мое не осквернится; и еще: не вам Аз творю, доме исраилев, но да имя Мое не осквернится (Иезек. XX, 9. XXXVI, 22). И Павел желал быть отлученным (от Христа) для славы Божией, и сам Моисей просил изгладить его из книги для славы имени Божия; а вы не только не хотите ничего потерпеть, чтобы отстранить богохульство, но делаете все, чем еще умножаете его и увеличиваете каждый день. Кто же оправдает вас? Кто простит вас? Никто. А такое попечение Бога и святых о том, чтобы не хулилось имя Его, оказывается не потому, чтобы Бог имел нужду в прославлении от нас (ибо Он вседоволен и совершен), но потому, что от такой хулы происходит великий вред для людей. Когда пред ними хулится имя Божие и слава Его, то оно уже не приносит им никакой пользы; если же Бог хулимый не доставляет им никакой пользы, то гораздо более - мы.
9. Итак, будем всячески стараться, чтобы не подавать никакого повода к соблазну; но, если станут порицать
10. А какой бывает срам в церкви, этого и сказать невозможно. Как будто для того, чтобы никакое место не оставалось незнающим их безчестия и рабской услужливости, они и в этом святом и страшном месте обнаруживают все свое невоздержание; и, что всего прискорбнее, они еще восхищаются тем, чего следовало бы стыдиться. Встречая своих девственниц у дверей и заменяя для них евнухов, они расталкивают других и, шествуя впереди, величаются перед глазами всех и не стыдятся, но еще хвалятся этим; и в самое время приношения страшных таин они из угодливости оказывают им много услуг, подавая многим видящим повод к соблазну. А те, бедныя и несчастныя, вместо того, чтобы удерживать их от такой угодливости, еще услаждаются и величаются этим. Подлинно, если бы кто захотел произнести против этих женщин или их угодников обвинение, то мог ли бы найти тягчайшее того, что они обнаруживают свое невоздержание пред множеством свидетелей и поступают непристойно пред глазами всех? Нужно ли говорить о том, сколько в самых церквах происходить безпорядков из угождения этим женщинам, сколько дел Божиих пренебрегается многими, чтобы оне не оскорбились? И что я говорю: не оскорбились? Если кто-нибудь только посмотрит на них угрюмо и неприятно, то (их угодники) скорее готовы перенести все, нежели допустить их терпеть это. Впрочем, доколе и мы будем заниматься непристойным, разсказывая все дела их? Не это мы предположили себе; и нужно было бы нам много и долго говорить, чтобы разсказать все; или лучше, разсказать все невозможно, хотя бы мы и хотели; но, избрав немногое из многаго, мы и так уже достаточно распространили речь. Мы стремились не к этому, но и об этом упомянули невольно, чтобы хотя немного удержать тех из слушателей, которые имеют ум; а теперь нужно предложить увещание и молитву. Итак, прошу и увещеваю и припадаю к коленам вашим, и всячески умоляю: убедитесь, отстанем от этого опьянения, будем владеть сами собой и сознавать честь, какую Бог даровал нам, и послушаем Павла, который взывает: не будите раби человеком (1 Кор. VII, 23), и перестанем раболепствовать женщинам к общей всех нас погибели. Христос желает, чтобы мы были доблестными воинами и подвижниками. Он вооружил нас духовным оружием не для того, чтобы мы услуживали недостойным девам, чтобы обращались около пряжи, ткани и подобных рукоделий, чтобы сидели близ прядущих и ткущих женщин, чтобы проводили весь день, внедряя в свою душу женские нравы и речи, но чтобы мы отражали враждебныя нам невидимыя силы, чтобы поражали предводителя их диавола, чтобы прогоняли свирепые полки демонов, чтобы разрушали их укрепления, чтобы, связав власти миродержителя тьмы (Ефес. VI, 12), отводили их в плен, чтобы обращали в бегство духовныя силы зла, чтобы дышали (против них) огнем, чтобы были готовы и приготовлены на ежедневную смерть. Для этого Он облек нас в броню правды, для этого опоясал нас поясом истины, для этого возложил на нас шлем спасения, для этого обул ноги наши во уготование благовествования мира и вручил нам меч духовный, для этого воспламенил огонь в душах наших (Ефес. VI, 14-17). Итак, скажи мне: если бы ты увидел, что кто-нибудь из воинов, одевшись в шлем, поножи, броню, взяв меч, копье, щит, лук, стрелы, колчан, когда труба уже громко трубит и вызывает всех вперед и когда враги дышут сильною яростию и готовы разрушить город до основания, бежит не вперед к воинскому строю, а уходит домой и садится с этим оружием около женщины, то не пронзил ли бы ты его мечем, если бы можно было, не говоря с ним ни слова? Если же ты исполнился бы такого гнева, то какими, думаешь ты, оказываются пред Богом дела, гораздо непристойнейшия этих? Ибо те дела столько постыднее и непристойнее этих, сколько наша война тяжелее, и враги сильнее, и награды за войну больше, и вообще все столько отличнее, сколько истина отличается от тени. Не будем же разслаблять свою крепость и разрушать свои силы такими беседами; ибо отсюда происходит невыразимое и великое зло для душ наших. А что (сказать), если мы даже не чувствуем этого, опьяняемые пристрастием? Это ужаснее всего, что мы даже и не сознаем, как мы разслабеваем и делаемся мягче всякаго воска. Как тот, кто, поймав льва, взирающаго гордо и грозно, отрежет у него гриву, вырвет зубы и острижет ногти, делает презренным, смешным и даже для детей преодолимым того, кто был страшен и непреодолим и потрясал все одним рычанием; так точно и эти женщины всех, кого привлекут к себе, делают удоболовимыми для диавола, изнеженными, раздражительными, безразсудными, гневливыми, дерзкими, непристойными, низкими, неблагородными, безчеловечными, раболепными, подлыми, наглыми, болтливыми, и вообще все женские дурные нравы передают и внедряют в их души.
11. Невозможно, чтобы живущий с женщинами так пристрастно и занимающийся беседами с ними не был каким-нибудь сплетником и болтуном и легкомысленным. Станет ли он говорить о чем-нибудь, он говорит все о пряжах и тканях, так как язык его заражен свойством женских речей; станет ли делать что-нибудь, делает с великим раболепством, так как он далеко уклонился от свойственной христианам свободы и сделался неспособным ни к какому великому делу. Если же такой человек неспособен к житейским и гражданским делам, то гораздо более - к великим духовным, которыя требуют столь доблестных мужей, что намеревающиеся приступить к ним не могут и касаться их, если не сделались из людей ангелами. И не только сами они впадают в такое зло, но и для сожительниц своих служат причиною развращения нравов. Как сами старающиеся угождать девственницам не занимаются надлежащею деятельностию: так и те из-за них уклоняются от своего надлежащаго пути, воздавая им это злое и пагубное возмездие. Оне и тщательнее украшают себя, и много заботятся об изящной одежде и походке, и весь день болтают о пустых предметах; ибо, видя, что (сожители их) услаждаются этими непристойными нравами и речами, оне стараются делать все, чем можно было бы удержать их пленниками. Но если мы, немного воздержавшись, обуздаем самих себя, то принесем пользу и им, и себе самим, и всем другим; и как теперь мы делаемся виновными в погибели многих, так тогда получим награду за спасение всех, и чем теперь пользуемся постыдным образом, тем тогда будем пользоваться с великою честию. Для чего, скажи мне, ты хочешь быть почитаемым от женщин? Весьма недостойно духовного мужа желание такой чести; между тем и она будет достигнута тогда, когда мы не станем искать ея. Обыкновенно человек презирает угождающих ему, а уважает тех, которые не льстят ему; такое настроение особенно свойственно женскому полу. Женщина бывает недовольна, когда льстят ей, больше всех уважает тех, которые не хотят преклоняться и покоряться неуместным ея желаниям: в этом вы можете быть мне свидетелями. Теперь не только посторонние, но и сами сожительницы смеются над вами, если не явно, то в своей совести, и хвалятся этою жестокою властию (над вами); а тогда оне будут уважать всех вас и удивляться вашей свободе. Если же не верите словам нашим, то спросите их самих, кого оне больше хвалят и одобряют: раболепствующих им, или господствующих над ними, покоряющихся и все делающих и терпящих из угождения им, или не допускающих ничего такого, но стыдящихся повиноваться дурным их приказаниям?
– и, если оне захотят сказать правду, то, конечно, скажут, что - последних; или лучше, здесь не нужно и ответа, когда дела говорят это. Но, скажете, сожительствующий для удовольствия переносит все это, услаждаясь лицезрением девственниц. Даже если бы и было так, по этому самому и следовало бы ему удаляться; вам теперь достаточно доказано, что не в этом удовольствие, а в противном, в том, чтобы не наслаждаться таким лицезрением; присоедини еще и утешение совести: обыкновенно ничто так не утешает нас, как добрая совесть и благия надежды. Но ты ищешь в этом спокойствия? Однако доказано, что и оно легче достигается, когда будет жить вместе с тобою брат. Теперь ты нисколько не отличаешься от раба и, ища спокойствия, находишь жесточайшее рабство; а тогда ты станешь вне этого рабства и будешь в числе повелевающих, а не покоряющихся. Итак, если там бывает вместо удовольствия скорбь, вместо славы стыд, вместо свободы рабство, вместо спокойствия труд, и кроме того оскорбление Бога, погибель, соблазны, вечное наказание и лишение безчисленных благ; здесь же - все противоположное, слава, честь, удовольствие, дерзновение, свобода, спасение душ, наследие царства и избавление от наказания, то почему нам не предпочесть последнее первому? Я не знаю, если только кто не желает решительно погубить сам себя; потому что после уже не будет нам ни оправдания, ни прощения. Если и без всего этого нам следовало бы переносить все для славы Божией, то, когда можно получить и здешния блага и сподобиться будущих благ, а мы, подавая повод к богохульству, вместе с тем губим и самих себя, кто спасет и избавит нас от назначеннаго за это наказания? Никто.
12. Итак, представляя себе все это, обратимся хотя теперь наконец к спасению душ наших. Если же отстать от долговременной привычки кажется несколько трудным, то предоставим все дело силе разсудка вместе с благодатию Божиею, и, убедившись, что, если мы положим только начало делу, то не увидим потом никакой трудности, таким образом и возстанем против этой привычки. Ибо, если ты воздержишься десять дней, то потом легче перенесешь двадцать дней, а затем вдвое столько, потом, простираясь вперед, ты, наконец, не будешь и чувствовать трудности, бывшей в начале, но весьма трудное дело найдешь весьма легким и приобретешь себе другую привычку, и признаешь такую перемену удобною не только по (новой) привычке, но и по благим надеждам. Тогда и девственницы будут больше уважать тебя, и Бог еще прежде них одобрит, и все люди прославят, и ты будешь жить жизнию, исполненною великой свободы и великаго удовольствия; ибо что может быть приятнее, как освободиться от угрызений совести, прекратить постоянную борьбу с похотию, с великою легкостию сплетать прекрасный венец целомудрия, свободными очами взирать на небо и чистым голосом и сердцем призывать Владыку всех? Ни один узник, освободившись от уз, смрада и прочих бедствий темницы, или лучше, ни один слепой, прозрев и увидев этот приятный свет, не радуется, не веселится и не восхищается столько, сколько тот,
Слово к девственницам, жившим вместе с мужчинами
У люте мне, душе (Мих. VII, 2), - благовременно и мне вместе с пророком сказать это теперь, и не однажды, и не дважды, а много раз: у люте мне, душе, какое погибает дело, какого исполненное любомудрия! Девство оскорблено, отделяющая его от брака завеса уничтожена, быв расторгнута безстыдными руками, святое святых попрано, почтенное и достоуважаемое сделалось презренным и пренебрегаемым всеми, и звание, столь честнейшее брака, унижено и низложено так, что более ублажаются вступившия в брак. Всегда девство в сравнении с браком имело первенство и все преимущества; ныне же оно не может оставаться и на втором месте, а низведено далеко, даже до последняго места; и, что всего тяжелее, не враги какие-нибудь и недруги, но те самыя, которыя повидимому особенно охраняли его, так низвели его, и те самыя, которыя больше всех доставляли нам возможность смело говорить против неверных, больше всех заградили нам уста и покрыли нас великим стыдом. В отношении к богатству язычники могли бы указать у себя некоторых любомудрых, хотя немногих; также гнев некоторые у них преодолевали; но цвета девства у них никогда не было, и всегда они уступали нам первенство здесь, признавая это дело превышающим природу и не человеческим. В этом весьма удивлялись нам все народы, а ныне уже не удивляются, но смеются и издеваются. Потому и диавол так напал на это стадо, что видел, как воинство Христово особенно украшается этим сонмом, и решился так посрамить его, что даже лучше было бы, если бы вовсе не было девственниц, таким образом посвящающих себя девству. Причиною же всех зол то, что это дело остается только по названию и все ограничивается только (словами) на устах, в чем состоит малейшая часть девства: а необходимейшее и особенно отличающее его пренебрежено, и нет у них речи ни о благопристойной одежде, ни о спокойствии, приличном девственницам, ни о сокрушении, ни о чем другом подобном; но и говорят оне о всем легкомысленно, и смеются неблаговременно, и тревожатся, и предаются удовольствиям более женщин, услаждающихся в (непотребном) убежище, всячески прельщая взирающих своими ухищрениями, и стараются усвоить себе безстыдство блудниц, как бы соревнуя с ними и усиливаясь приобресть первенство в дурной о себе молве. Как же, скажи мне, мы будем в состоянии исключить такую девственницу из числа и общества этих женщин, когда она делает тоже, что и те, обольщая сердца юношей, когда она так же легкомысленна и невоздержна, когда она производит те же зелья, наполняет те же чаши и приготовляет тот же яд? Правда, она не говорит: прииди и поваляемся в похоти; или: шафраном посыпах ложе мое и одр мой корицею (Причт. VII, 16-18), и - о если бы ложе и одр, а не одежды и тело! Те скрывают яд свой дома, а ты везде носишь сеть и, носясь на крыльях наслаждения, ходишь по площади. Хотя ты не говорила и не произносила тех слов блудницы: прииди и поваляемся в похоти, не произносила языком, но говорила видом, не произносила устами, но говорила походкою, не приглашала голосом, но приглашала яснее голоса глазами. Хотя, пригласив, ты не предала саму себя; но и ты не свободна от греха; ибо и это - особый вид прелюбодеяния; ты осталась чистою от растления, но телеснаго, а не душевнаго; и у тебя совершен грех вполне, если и не чрез совокупление, то чрез зрение. Для чего же, скажи мне, ты приглашаешь проходящих? Для чего воспламеняешь этот огонь? Как ты думаешь быть чистою от греха, совершив его вполне? Ты сделала совершенным прелюбодеем того, кто прельстился этим твоим видом; как же ты можешь не быть блудницею, когда дело твое оказывается прелюбодеянием? Ибо его неистовство есть твое дело; и всякому известно, что делающая других прелюбодеями никогда не может избежать наказания за прелюбодеяние. Ты изощрила меч, ты вооружила десницу, ты вооруженную десницу направила в несчастную душу; как же ты можешь избавиться от наказания за это убийство? Скажи мне: кого мы ненавидим и отвращаемся? Кого называют законодатели и судии? Пьющих ли ядовитыя вещества, или вливающих их в чашу и приготовляющих их и своим искусством погубляющих (других)? Пьющих не жалеем ли мы, как потерпевших вред, а тех не осуждаем ли единогласно? И недостаточно для них сказать в свое оправдание: я не причинил вреда самому себе, а погубил другого; но за это самое они и подвергаются более жестокому наказанию. А ты, несчастная и жалкая, приготовив такую гибельную чашу, предложив и подав это зелье, когда тот уже выпил и погиб, думаешь оправдываться тем, что ты не сама выпила, но предложила яд другому? Притом, вы настолько тягчайшее в сравнении с теми продавцами яда потерпите наказание, насколько и смерть здесь тяжелее. Вы умерщвляете не тело только, но и душу; и те часто делают это или по вражде, или по гневу, или по нужде в деньгах; а вы не можете прибегнуть и к этому предлогу; ибо не с врагами и не с обидевшими вас, и не нуждаясь в деньгах, вы так поступаете, но из одного только тщеславия шутите чужими душами, находя в смерти других собственное наслаждение.
2. Впрочем, я не знаю, как я стал говорить об этом, имея в виду другое; посему надобно возвратиться к тому, с чего я начал. Как будто вышесказаннаго не довольно для посрамления всего (женскаго) пола, оне выдумали еще нечто больше того. Но пусть никто не думает, что это сказано обо всех; я не так жалок, чтобы все смешивать и сливать. То, что было говорено и что будет сказано затем, относится к виновным. Как будто вышесказаннаго не довольно было для вреда, оне еще, принимая к себе некоторых мужчин, вовсе им незнакомых, поселяют их вместе с собою и живут вместе с ними все время, как бы показывая и чрез это, и чрез вышесказанное, что оне приняли девство против своей воли, уступив крайнему насилию, почему и утешают себя за это насилие и принуждение. И даже, при случае, не говорят ли о них еще хуже их друзья и родственники? Как могут такия еще жить или дышать, а не расторгаются пополам, или не погребаются живыми вместе с самими сожителями? Так между многим прочим, все говорят и то, будто в домы девственниц каждый день уже приходят и повивальныя бабки, как бы к рождающим, если не для того, чтобы ходить за родильницею (а бывало с некоторыми и это), то для того, чтобы разведать, как бы о продаваемых служанках, которая из них растленная и которая не растленная; при этом будто одна легко соглашается на осмотр, а другая не соглашается и таким образом остается посрамленною, хотя она и не растленная; одна обличается в этом, а другая не обличается, но и эта не меньше той подвергается стыду, потому что не могла по образу своей жизни оказаться достойною доверия, а имела нужду в свидетельстве после осмотра. Каких это не достойно слез? Каких не достойно смертей? Кто будет столь каменным и безчувственным, чтобы не возмутиться и не воспламениться ревностию Финееса? Он, если бы в то время увидел такой срам, то не пощадил бы их, а совершил бы то же самое, что сделал тогда с мадианитянкою (Числ. XXV, 8-14); а мы (которым не позволено извлекать меч и пронзать копьем таких грешников), хотя чувствуем то же, что чувствовал и этот святой муж, но не делаем того же, а облегчаем скорбь иначе - воздыханиями и слезами. Придите же, плачьте и воздыхайте вместе со мною все вы, которыя чужды этого срама; ибо те жалкия и несчастныя, может быть, страдают между прочими болезнями и безчувственностию. А вы, ведущия такую (добродетельную) жизнь и удостоившияся быть в брачном чертоге с Женихом, имеющия горящие светильники и украшающияся досточтимым венцем девства лучше всякой царской диадимы, плачьте вместе с нами и горько воздыхайте; это - не малое врачевство и к исправлению тяжко больных, и к утешению оплакивающих их болезни; это сделал некогда и Жених ваш. Так, взглянув на Иерусалим, ниспадший до крайней степени погибели и уже не имевший возможности возстать от болезни, Он заплакал (Лук. XIX, 41); и при Вифсаиде Он уже не предлагал ни увещаний, ни знамений, но только выражал сожаление, неоднократно повторяя горе этим городам, как мы поступаем при умирающих (Лук. X, 13). И блаженный Павел, подражая своему Учителю, во всю жизнь не переставал оплакивать падших и остававшихся в этом падении и не хотевших возстать, и так горько, что даже с некоторыми сильнейшими выражениями говорил об этом в послании к Римлянам: яко скорбь ми есть велия, и непрестающая болезнь сердцу моему: молилбыхся бо сам аз отлучен быти от Христа по братии моей, сродницех моих по плоти, иже суть Исраилите (Римл. IX, 2-4). Видишь ли, как разительны эти слова, какую представляют они болезнь сердца? Храмлющих и бедствующих из верных он оплакивал так, как бы сам находился в таких же бедствиях. Кто изнемогает, говорил он, и не изнемогаю? Кто соблазняется, и аз не разжизаюся (2 Кор. XI, 29)? Не сказал: скорблю, но: разжизаюся, желая выразить словом разжизание нестерпимость и чрезвычайность скорби. Будем же и мы подражать и нашему Владыке, и подобному нам рабу. Не малая будет нам награда за эти воздыхания и слезы, равно как не малое осуждение от Бога будет тем, которые без сожаления смотрят на бедствия собственных членов. Первое можно узнать от терпеливейшаго мужа Иезекииля, а второе от блаженнаго Михея. Так, первый говорит, что, когда иудеи достигли крайняго нечестия и уклонились к идолопоклонству, то Бог повелел дать знамения на лица стенящих и болезнующих о бывающих (Иезек. IX, 4); ибо не только нужно воздыхать, но и болезновать; и хотя они ничего не сказали и не сделали для исправления совершавшихся грехов, но когда они только оказали должное с своей стороны, то и были почтены такою честию от человеколюбиваго Бога, что удостоились и безопасности, и великой славы. А Михей [50]
50
Приводимыя ниже места св. Писания, принадлежащия двум пророкам, св. Иоанн приводит под именем одного пророка Михея