Полное собрание сочинений в одной книге
Шрифт:
Другой раз для скорейшего успокоения накапаешь ей капель пятьдесят, а то и все семьдесят. Хоть бы что. Вылакает и еще просит.
А недавно она расстроилась через пузырек.
Сначала говорит мне:
— Надо будет еще капель купить. Давеча я все высосала. А то, говорит, может, я сегодня расстроюсь — принимать нечего.
Принес ей пузырек — слезы и грезы.
— Опять, говорит, пузырек без носика. Чем капать?
А это верно, пузырьки теперь отпущают какие-то однобокие. Одним словом, горлышко есть, а носика, то есть капельницы, нету, и чем капать, неизвестно.
Так вот через этот носик — слезы и грезы.
— Это, говорит, через такие носики уморить человека можно. Заместо двадцати капель пятьдесят можно набухать и на тот свет отправиться.
И такая истерика произошла — беда. Я человек привычный — и то заторопился. Начал капать лекарство да по ошибке другой пузырек схватил — с каплями против суставного ревматизма.
Налил, не считая, капель шестьдесят, одним словом — полпузырька.
Выпила супруга эту порцию, и глаза у ней на лоб полезли. Однако ничего не сказала. Только говорит:
— Свежие какие сегодня капли. Сильнодействующие!
И успокоилась. Целую неделю была спокойна. Лежала прямо тише воды. Только все время пить просила.
А потом — ничего. Отдышалась.
И почему эти пузырьки производят без носиков? Ведь это же человека можно испортить.
Событие
Вчера, милые мои, в нашей коммунальной квартире произошло довольно грандиозное событие.
Только что я, значит, с супругою вернулся из кино. И сижу в своей комнате. На кровати. Ноги разуваю.
И только, скажем, снял один сапог, как вдруг в квартире произошел отчаянный крик. Можно сказать — вопль.
Жена то есть совершенно побелела и говорит шепотом:
— Ей-богу, Степаниду грабят! Ейный голос — бас… Налетчики…
Хотел я сунуться в коридор, чтоб Степаниду отбить, жена не пущает.
— Замкни, говорит, дверь. Нечего тебе соваться в уголовное дело. Ты все-таки семейный.
Я говорю:
— Действительно, чего мне соваться не в свое дело. Главное, что я разулся — простудиться могу.
Заложили мы дверь вещами и комодом и тихо сидим на нем для весу.
Вдруг по коридору что-то загромыхало. Потом затихло. Жена говорит:
— Кажись, ушли.
В эту самую минуту разбивается наше окно, и пожарный в каске, не постучавшись даже, лезет в нашу комнату.
— Ваша квартира, говорит, в полном огне, а вы, говорит, на комоде прохлаждаетесь.
А главное, не только нас — всех жильцов пришлось из окон вынимать. Все заперлись и заставились, когда услышали Степанидин крик. И никто, значит, добровольно не вылезал. Кроме, значит, Степаниды. Эта дура-баба учинила пожар, завопила и выбежала на двор.
Убытку было на девяносто рублей.
Драка
Вчера, братцы мои, иду я к вокзалу. Хочу на поезд сесть и в город поехать. Пока что я на даче еще обретаюсь. Под Ленинградом.
Так подхожу к вокзалу и вижу на вокзале на самой платформе, наискось от дежурного по станции, драка происходит. Дерутся, одним словом.
А надо сказать, наше дачное местечко ужасно какое тихое. Прямо, все дни — ни пьянства, ни особого грохота, ни скандала. То есть, ничего такого похожего. Ну, прямо, тишина. В другой раз в ушах звенит от полной тишины.
Человеку умственного труда или работнику прилавка, или, скажем, служителю культа, ну, прямо, можно вот как отдохнуть в наших благословенных краях.
Конечно, эта тишина стоит не полный месяц. Некоторые дни недели, само собой исключаются. Ну, скажем, исключаются, ясное дело — суббота, воскресенье, ну, понедельник. Ну, вторник еще. Ну, конечно, праздники. Опять же, дни получек. В эти дни, действительно, скрывать нечего — форменная буза достигает своего напряжения. В эти дни, действительно, скажем, нехорошо выйти на улицу. В ушах звенит от криков и разных возможностей.
Так вот, значит, в один из этих натуральных дней прихожу я на вокзал. Хочу на поезд сесть и в город поехать. Я на даче пока что. Под Ленинградом.
Так подхожу к вокзалу и вижу — драка. Два гражданина нападают друг на друга. Один замахивается бутылкой. А другой обороняется балалайкой. И тоже, несмотря на оборону, норовит ударить своего противника острым углом музыкального инструмента.
Тут же еще третий гражданин. Ихний приятель. Наиболее трезвый. Разнимает их. Прямо, между ними встревает и запрещает драться. И, конечно, принимает на себя все удары. И, значит, балалаечкой и бутылкой.
И когда этот третий гражданин закачался и вообще, видимо, ослаб от частых ударов по разным нужным органам своего тела, тогда я решил позвать милиционера, чтобы прекратить истребление этого благородного организма.
И вдруг, вижу: тут же у вокзала, на переезде стоит милиционер и клюет семечки.
Я закричал ему и замахал рукой.
Один из публики говорит:
— Этот не пойдет. Он здешний житель. Напрасно зовете.
— Это, — говорю, — почему не пойдет?
— Да так — он свяжется, а после на него же жители косо будут глядеть, дескать, разыгрывает начальство. А то еще наклепают, когда протрезвятся. Были случаи… Это не в Ленинграде. Тут каждый житель на учете.
Милиционер стоял на своем посту и скучными глазами глядел в нашу сторону. И жевал семечки. Потом вздохнул и отвернулся.
Драка понемногу ослабевала.
И вскоре трое дерущихся, в обнимку, пошли с вокзала.
Операция
Эта маленькая грустная история произошла с товарищем Петюшкой Ящиковым. Хотя, как сказать — маленькая! Человека чуть не зарезали. На операции.
Оно, конечно, до этого далеко было. Прямо очень даже далеко. Да и не такой этот Петька, чтобы мог допустить себя свободно зарезать. Прямо скажем: не такой это человек. Но история все-таки произошла с ним грустная.