Полное собрание сочинений в одной книге
Шрифт:
Фарфоров, конечно, говорит:
— Я извиняюсь, об чем речь? Про что вы говорите — я чего-то не пойму.
Тогда член правления говорит про то, чего видел, и про то, чего перечувствовал, наблюдая подобное зрелище.
Тут происходят разные сцены. Происходят крики и улыбки. И все выясняется.
Тогда зовут няню. Ей говорят:
— Как же так можно? Вы что — обалдели? Или вы ненормальная, и у вас в голове не все дома.
Няня говорит:
— В этом пороку нет. Так ли я стою, или мне сердобольные прохожие в руку дают. Я, — говорит, — прямо не пойму, об чем разговор. Ребенок через это не страдает. И, может, ему даже забавно видеть такое вращение людей вокруг себя.
Фарфоров говорит:
— Да, но я не хочу своему ребенку присваивать такие взгляды с детских лет. Я не дозволю вам производить такие действия.
Мадам Фарфорова, прижимая своего ребенка к груди, говорит:
— Нам это в высшей степени оскорбительно. Мы вас выгоняем со своего места.
Цаплин говорит:
— А я как член правления скажу: вы всецело правы выгнать эту бешеную няньку.
Старуха говорит:
— Ах, подумаешь, до чего испугали! Нянь нынче не очень много — меня, может, с руками оторвут. А я под вашего щенка едва трешку зарабатывала, а уж упреков не оберешься. Я от вас сама уйду, поскольку вы какие-то бесчувственные подлецы, а не хозяева.
После этих слов Фарфоров, рассердившись, накричал на нее и даже хотел из ее слабого тела вытряхнуть старческую душонку, но член правления ему не разрешил. После чего ее с позором выгнали. Так она и ушла, и рекомендации не взяла, и неизвестно, куда поступила. Но, наверное, она снова где-нибудь нянчит младенца и под него подходяще зарабатывает.
Наверное, ей до зарезу нужны деньги, иначе прямо трудно объяснить ее поведение. А на что ей деньги — этого я прямо не пойму. Старуха сыта, одета, валенки имеет, жалование получает, это прямо ее какой-нибудь каприз и, главное, наверное, прежнее мелкобуржуазное воспитание, бессмысленная тяга к деньгам и неправильное мировоззрение.
Я еще понимаю, если у нее есть какая-нибудь благородная цель. Вот если бывает цель, тогда я могу снисходительно отнестись к подобным фактам в смысле доставания денег.
И я однажды, как мы сейчас увидим из следующего рассказа, весьма снисходительно и терпимо отнесся к подобному случаю, о котором мы имеем намерение вам рассказать сейчас.
Мелкий случай из личной жизни
Стою я раз в кино и дожидаюсь одну даму.
Тут, надо сказать, одна особа нам понравилась. Такая довольно интересная бездетная девица. Служащая.
Ну, конечно, любовь. Встречи. Разные тому подобные слова. И даже сочинения стихов на тему, никак не связанную со строительством, чего-то такое: «Птичка прыгает на ветке, на небе солнышко блестит… Примите, милая, привет мой… И что-то такое, не помню — та-та-та-та… болит…»
Любовь в этом смысле всегда отрицательно отражается на мировоззрении отдельных граждан. Замечается иной раз нытье и разные гуманные чувства. Наблюдается какая-то жалость к людям и к рыбам и желание им помочь. И сердце делается какое-то чувствительное. Что совершенно излишне в наши дни.
Так вот раз однажды стою в кино со своим чувствительным сердцем и дожидаюсь свою даму.
А она, поскольку служащая и не слишком дорожит местом, — она любит опаздывать. На службе-то, конечно, за это строго. Ну, а тут она знает — за два опоздания ее не уволят. Вот она и отыгрывается на личной почве и на гуманных чувствах.
Так вот стою, как дурак, в кино и дожидаюсь. Так очередь у кассы струится. Так дверь раскрыта на улицу — заходите. Так я стою. И как-то так энергично стою, весело. Охота петь, веселиться, дурака валять. Охота кого-нибудь толкнуть, подшутить или схватить за нос. На душе пенье раздается, и сердце разрывается от счастья.
И вдруг вижу — стоит около входной двери бедно одетая старушка. Такой у нее рваненький ватерпруф, облезлая муфточка, дырявые старинные башмачонки.
И стоит эта старушка скромно у двери и жалостными глазами смотрит на входящих, ожидая, не подадут ли.
Другие на ее месте обыкновенно нахально стоят, нарочно поют тонкими голосами или бормочут какие-нибудь французские слова, а эта стоит скромно и даже как-то стыдливо.
Гуманные чувства заполняют мое сердце. Я вынимаю кошелек, недолго роюсь в нем, достаю рубль и от чистого сердца, с небольшим поклоном, подаю старухе.
И у самого от полноты чувств слезы, как брильянты, блестят в глазах.
Старушка поглядела на рубль и говорит:
— Это что?
— Вот, — говорю, — примите, мамаша, от неизвестного.
И вдруг вижу — у ней вспыхнули щеки от глубокого волнения.
— Странно, — говорит, — я, кажется, не прошу. Чего вы мне рубль пихаете?.. Может быть, я дочку жду — собираюсь с ней в кино пойти. Очень, — говорит, — обидно подобные факты видеть.
Я говорю:
— Извиняюсь… Как же так… Я прямо сам не понимаю… Пардон… — говорю. — Прямо спутался. Не поймешь, кому чего надо. И кто за чем стоит. Шутка ли, столько народу…
Но старуха поднимает голос до полного визга.
— Это что же, — говорит, — в кино не пойди — оскорбляют личность! Как, — говорит, — у вас руки не отсохнут производить такие жесты? Да я лучше подожду дочку и в другое кино с ней пойду, чем я буду с вами сидеть рядом и дышать зараженным воздухом.
Я хватаю ее за руки, извиняюсь и прошу прощения. И поскорей отхожу в сторонку, а то, думаю, еще, чего доброго, заметут в милицию, а я даму жду.
Вскоре приходит моя дама. А я стою скучный и бледный, и даже несколько обалдевший, и стыжусь по сторонам глядеть, чтобы не увидеть моей оскорбленной старухи.
Вот я беру билет и мелким шагом волочусь за своей дамой.
Вдруг подходит ко мне кто-то сзади и берет меня за локоть.
Я хочу развернуться, чтоб уйти, но вдруг вижу — передо мной старуха.
— Извиняюсь, — говорит она, — это не вы ли мне давеча рубль давали?
Я что-то невнятное лепечу, а она продолжает:
— Тут не помню кто-то мне давал сейчас рубль… Кажется, вы. Если вы, тогда ладно, дайте. Тут дочка не рассчитала, а вторые места дороже, чем мы думали. А в третьих местах я ничего не увижу по причине слабости глаз. Прямо хоть уходи. Извиняюсь, — говорит, — что напомнила.