Полное собрание сочинений в тринадцати томах. Том первый. Стихотворения (1912-1917)

Маяковский Владимир Владимирович

Последняя петербургская сказка

Стоит император Петр Великий, думает: "Запирую на просторе я!" — а рядом под пьяные клики строится гостиница "Астория". Сияет гостиница, за обедом обед она дает. [10] Завистью с гранита снят, слез император. Трое медных слазят тихо, чтоб не спугнуть Сенат. Прохожие стремились войти и выйти. Швейцар в поклоне не уменьшил рост. Кто-то рассеянный [20] бросил: "Извините", наступив нечаянно на змеин хвост. Император, лошадь и змей неловко по карточке спросили гренадин. Шума язык не смолк, немея. Из пивших и евших не обернулся ни один. [30] И только когда над пачкой соломинок в коне заговорила привычка древняя, толпа сорвалась, криком сломана: — Жует! Не знает, зачем они. Деревня! Стыдом овихрены шаги коня. Выбелена грива от уличного газа. [40] Обратно по Набережной гонит гиканье последнюю из петербургских сказок. И вновь император стоит без скипетра. Змей. Унынье у лошади на морде. И

никто не поймет тоски Петра — узника, [50] закованного в собственном городе. [1916]

России

Вот иду я, заморский страус, в перьях строф, размеров и рифм. Спрятать голову, глупый, стараюсь, в оперенье звенящее врыв. Я не твой, снеговая уродина. Глубже в перья, душа, уложись! И иная окажется родина, [10] вижу — выжжена южная жизнь. Остров зноя. В пальмы овазился. "Эй, дорогу!" Выдумку мнут. И опять до другого оазиса вью следы песками минут. [20] Иные жмутся — уйти б, не кусается ль? — Иные изогнуты в низкую лесть. "Мама, а мама, несет он яйца?" — "Не знаю, душечка. Должен бы несть". Ржут этажия. [30] Улицы пялятся. Обдают водой холода. Весь истыканный в дымы и в пальцы, переваливаю года. Что ж, бери меня хваткой мёрзкой! Бритвой ветра перья обрей. Пусть исчезну, чужой и заморский, под неистовства всех декабрей. [1916]

Братья писатели

Очевидно, не привыкну сидеть в "Бристоле", пить чай, построчно врать я, — опрокину стаканы, взлезу на столик. Слушайте, литературная братия! Сидите, [10] глазенки в чаишко канув. Вытерся от строчения локоть плюшевый. Подымите глаза от недопитых стаканов. От косм освободите уши вы. Вас, прилипших к стене, к обоям, милые, что вас со словом свело? [20] А знаете, если не писал, разбоем занимался Франсуа Виллон. Вам, берущим с опаской и перочинные ножи, красота великолепнейшего века вверена вам! Из чего писать вам? Сегодня [30] жизнь в сто крат интересней у любого помощника присяжного поверенного. Господа поэты, неужели не наскучили пажи, дворцы, любовь, сирени куст вам? Если [40] такие, как вы, творцы — мне наплевать на всякое искусство. Лучше лавочку открою. Пойду на биржу. Тугими бумажниками растопырю бока. Пьяной песней душу выржу в кабинете кабака. Под копны волос проникнет ли удар? [50] Мысль одна под волосища вложена: "Причесываться? Зачем же?! На время не стоит труда, а вечно причесанным быть невозможно". [1917]

Революция

Поэтохроника

26 февраля. Пьяные, смешанные с полицией, солдаты стреляли в народ. 27-е. Разл_и_лся по блескам дул и лезвий рассвет. Рдел багрян и д_о_лог. В промозглой казарме суровый трезвый молился Волынский полк. Жестоким солдатским богом божились [10] роты, бились об пол головой многолобой. Кровь разжигалась, висками жилясь. Руки в железо сжимались злобой. Первому же, приказавшему — "Стрелять за голод!" — заткнули пулей орущий рот. Чье-то — "Смирно!" Не кончил. [20] Заколот. Вырвалась городу буря рот. 9 часов. На своем постоянном месте в Военной автомобильной школе стоим, зажатые казарм оградою. Рассвет растет, сомненьем колет, предчувствием страша и радуя. Окну! [30] Вижу — оттуда, где режется небо дворцов иззубленной линией, взлетел, простерся орел самодержца, черней, чем раньше, злей, орлинее. Сразу — [40] люди, лошади, фонари, дома и моя казарма толпами п_о_ сто ринулись на улицу. Шагами ломаемая, звенит мостовая. Уши крушит невероятная поступь. [50] И вот неведомо, из пенья толпы ль, из рвущейся меди ли труб гвардейцев нерукотворный, сияньем пробивая пыль, образ возрос. Горит. Рдеется. Шире и шире крыл окружие. Хлеба нужней, [60] воды изжажданней, вот она: "Граждане, за ружья! К оружию, граждане!" На крыльях флагов стоглавой лавою из горла города ввысь взлетела. Штыков зубами вгрызлась в двуглавое орла императорского черное тело. Граждане! [70] Сегодня рушится тысячелетнее "Прежде", Сегодня пересматривается миров основа. Сегодня до последней пуговицы в одежде жизнь переделаем снова. Граждане! Это первый день рабочего потопа. Идем запутавшемуся миру на выручу! Пусть толпы в небо вбивают топот! [80] Пусть флоты ярость сиренами вырычут! Горе двуглавому! Пенится пенье. Пьянит толпу. Площади плещут. На крохотном форде мчим, обгоняя погони пуль. Взрывом гудков продираемся в городе. В тумане. [90] Улиц река дымит. Как в бурю дюжина груженых барж, над баррикадами плывет, громыхая, марсельский марш. Первого дня огневое ядро жужжа скатилось за купол Думы. Нового утра новую дрожь встречаем у новых сомнений в бреду мы. Что будет? Их ли из окон выломим, [100] или на нарах ждать, чтоб снова Россию могилами выгорбил монарх?! Душу глушу об выстрел резкий. Дальше, в шинели орыт. Рассыпав дома в пулеметном треске, [110] город грохочет. Город горит. Везде языки. Взовьются и лягут. Вновь взвиваются, искры рассея. Это улицы, взяв по красному флагу, призывом зарев зовут Россию. Еще! О, еще! [120] О, ярче учи, красноязыкий оратор! Зажми и солнца и лун лучи мстящими пальцами тысячерукого Марата! Смерть двуглавому! Каторгам в двери ломись, когтями ржавые выев. Пучками черных орлиных перьев подбитые падают городовые. [130] Сдается столицы горящий остов. По чердакам раскинули поиск. Минута близко. На Троицкий мост вступают толпы войск. Скрип содрогает устои и скрепы. Стиснулись. Бьемся. Секунда! — и в лак [140] заката с фортов Петропавловской крепости взвился огнем революции флаг. Смерть двуглавому! Шеищи глав рубите наотмашь! Чтоб больше не ожил. Вот он! Падает! В последнего из-за угла! — вцепился. [150] "Боже, четыре тысячи в лоно твое прими!" Довольно! Радость трубите всеми голосами! Нам до бога дело какое? Сами со святыми своих упокоим. Что ж не поете? [160] или души задушены Сибирей саваном? Мы победили! Слава нам! Сла-а-ав-в-ва нам! Пока на оружии рук не разжали, повелевается воля иная. Новые несем земле скрижали с нашего серого Синая. Нам, [170] Поселянам Земли, каждый Земли Поселянин родной. Все по станкам, по конторам, по шахтам братья. Мы все на земле солдаты одной, жизнь созидающей рати. [180] Пробеги планет, держав бытие подвластны нашим волям. Наша земля. Воздух — наш. Наши звезд алмазные копи. И мы никогда, никогда! никому, никому не позволим! [190] землю нашу ядрами рвать, воздух наш раздирать остриями отточенных копий. Чья злоба н_а_двое землю сломала? Кто вздыбил дымы над заревом боен? Или солнца одного на всех мало?! Или небо над нами мало голубое?! Последние пушки грохочут в кровавых спорах, последний штык заводы гранят. [200] Мы всех заставим рассыпать порох. Мы детям раздарим мячи гранат. Не трусость вопит под шинелью серою, не крики тех, кому есть нечего; это народа огромного громовое: — Верую величию сердца человечьего! — Это над взбитой битвами пылью, над всеми, кто грызся, в любви изверясь, днесь [210] небывалой сбывается былью социалистов великая ересь! 17 апреля 1917 года Петроград

Подписи к плакатам издательства "Парус"

Царствование Николая Последнего

"Радуйся, Саша! Теперь водка наша". "Как же, знаю, Коля, я: теперь монополия".

Забывчивый николай

"Уж сгною, скручу их уж я!" — думал царь, раздавши ружья. Да забыл он, между прочим, что солдат рожден рабочим. [1917]

Сказка о Красной Шапочке

Жил да был на свете кадет. В красную шапочку кадет был одет. Кроме этой шапочки, доставшейся кадету, ни черта в нем красного не было и нету. Услышит кадет — революция где-то, шапочка сейчас же на голове кадета. Жили припеваючи за кадетом кадет, и отец кадета и кадетов дед. Поднялся однажды пребольшущий ветер, [10] в клочья шапчонку изорвал на кадете. И остался он черный. А видевшие это волки революции сцапали кадета. Известно, какая у волков диета. Вместе с манжетами сожрали кадета. Когда будете делать политику, дети, не забудьте сказочку об этом кадете. [1917]

К ответу!

Гремит и гремит войны барабан. Зовет железо в живых втыкать. Из каждой страны за рабом раба бросают на сталь штыка. За что? Дрожит земля голодна, раздета. [10] Выпарили человечество кровавой баней только для того, чтоб кто-то где-то разж_и_лся Албанией. Сцепилась злость человечьих свор, падает на мир за ударом удар только для того, чтоб бесплатно Босфор [20] проходили чьи-то суда. Скоро у мира не останется неполоманного ребра. И душу вытащат. И растопчут там ее только для того, чтоб кто-то к рукам прибрал Месопотамию, [30] Во имя чего сапог землю растаптывает скрипящ и груб? Кто над небом боев — свобода? бог? Рубль! Когда же встанешь во весь свой рост ты, отдающий жизнь свою им? [40] Когда же в лицо им бросишь вопрос: за что воюем? [1917]

Нетрудно, ландышами дыша

Нетрудно, ландышами дыша, писать стихи на загородной дачке. А мы не такие. Мы вместо карандаша взяли в руки по новенькой тачке. Господин министр, прикажите подать! Кадет, пожалте, садитесь, нате. [10] В очередь! В очередь! Не толпитесь, господа. Всех прокатим. Всем останется — и союзникам и врагам. Сначала большие, потом мелкота. Всех по России сквозь смех и гам будем катать. Испуганно смотрит [20] невский аристократ. Зато и Нарвская, и Выборгская, и Охта стократ раскатят взрыв задорного хохота. Ищите, не завалялась ли какая тварь еще? Чтоб не было никому потачки. Время не ждет, спешите, товарищи! Каждый берите по тачке! [1917]

Интернациональная басня

Петух однажды, дог и вор такой скрепили договор: дог соберет из догов свору, накрасть предоставлялось вору, а петуху про гром побед [10] орать, и будет всем обед. Но это все раскрылось скоро. Прогнали с трона в шею вора. Навертывается мораль: туда же Догу не пора ль? [1917]

Ешь ананасы

Ешь ананасы, рябчиков жуй, День твой последний приходит, буржуй. [1917]

Варианты и разночтения

Ночь

"Пощечина общественному вкусу":

[11] И каждый хотел протащить хоть немножко.

Утро

"Пощечина общественному вкусу":

[8-10] Нее, легко встающих звезд оперлись

Ноги.

[30] костров

Порт

"Садок судей":

Заглавие — Отплытие.

[1–6] Простыню вод под брюхом крылий

порвал на волны белый зуб

был вой трубы как запах лилий

любовь кричавших медью труб.

И взвизг сирен забыл у входов

недоуменье фонарей.

Уличное

"Садок судей":

Заглавие отсутствует.

[8] Скрестили синих молний копья

[9] В резной руке единый глаз

[12] Безглазым ликом Василиска.